Спаситель - Иван Прохоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Прости, Федор Ильич, – поклонился ему Рогаткин одним наклоном головы, – обаче не время вечеряти – дело не ждет! Ин дай мне волю самолично пытати сый чужеядов – клянусь через час запоют голуби!
– Целый час? – удивился Безхвостьев.
Рогаткин нахмурился, почувствовав подвох, а Голохватов ухмыльнулся.
Безхвостьев вытер руки о белоснежное полотенце, кинул его на тарелку и поднялся.
– А ну пойдем, дорогой Перпетуй, – ласково сказал он по-отечески кладя руку на плечо Коротышке, который едва доставал ему до груди, – нету у нас часу. Еже они разбойники рафленые? Простой люд, ин да не к месту зде твое лютование.
Сопровождаемые низкими поклонами казаков и стрельцов Безхвостьев с Рогаткиным вошли в пыточную избу, где лежали связанные по рукам и ногам словно свиньи на палубе Суконщиков и человек Комара Львовича – Архип.
Над ними нависали окровавленные цепи, рели, стальные крючья, на дощатом полу перед их лицами бурели засохшие пятна с узнаваемым запахом въевшейся крови, испражнений и пота. Горнило огромной печи дышало жаром, пропитывая избу душным смрадом.
С лиц обоих пленников катился градом пот.
Вошедший Безхвостьев спокойно присел перед ними на корточки, поглядел на одного, затем на другого.
– Не велика беда ваша, еже сманил вас клятый расколщик, елма кто не грешен, яко сказывал Христос Бозе наш, – произнес боярин неожиданно ласковым голосом, осторожно взяв при этом за волосы Архипа.
– Обаче велика беда ваша, ежели отныне не избыти свое блазнование… Ты человек расколщика? – приподнял Безхвостьев голову Архипа.
Тот не без труда посмотрел в глаза боярину.
– Да. – Прозвучало почти беззвучно.
– Я спрошу единожды, а таже [после] он, – Безхвостьев указал на стоявшего за ним свирепого Рогаткина, – сотворит тебе такие увечья, от коих ты ни егда не оправишься.
Архип облизнул пересохшие губы.
***
Комар Львович вышел из гридни в большую горницу в одном исподнем, почесал вспотевшую грудь, широко зевнул в голос.
– Ко-ма-риик, амо же ты, голубь! – раздался за спиной томный голосок.
Бывший казак обернулся, поглядел на соблазнительное тело обнаженной крестьянки, сверкающее от пота в полутьме и погрозил ей пальцем.
– Не балуй, обаче выдеру тебя розгами.
Девица засмеялась.
В горнице четверо его нетрезвых людей резались в карты. На столе перед ними россыпью лежали серебряные монеты, стояли два бочонка с вином, оловянные кружки, лежало на досках нарубленное сало и соленые огурцы. Карты летали над огарками с хлесткими щелчками приземляясь на столе. Люди были поглощены азартом – громко спорили, хохотали.
Комар Львович остановился у стола, последил за игрой с минуту, почесывая затылок и зевая. В избе было душно, за окном в разгаре ночь, отчего-то в груди теснилось, свербело как тупая зубная боль какое-то необъяснимое беспокойство. Комар Львович подошел к углу, где стояло ведро с квасом, зачерпнул ковшом сразу полуштоф, с наслаждением осушил – квас был прохладен, видать только принесли из подклети. Зычно рыгнув, Комар Львович подошел к оконцу, откуда с ветром слегка задувало, выглянул – не видно ни зги, только странные огоньки перемигиваются в небе.
– Архип не воротился? – спросил он, обернувшись к столу.
Ему никто не ответил. Комар Львович нахмурился и вдруг с размаху швырнул ковш в стол. Зазвенели монеты, покатились огарки, разлетелись карты. Люди застучали ладонями по столу, гася разбегающееся пламя.
– Да еже ты, Комар! Всю колоду нам смутил! – с пьяной обидой в голосе проскулил Галактион.
– Ты у меня, межеумок, сейчас колоду сию жрать будешь!
Люди притихли. Комар Львович редко выходил из себя, а когда выходил это всегда было неожиданно, даже для него самого. Сейчас смотрел он сердито, пара огоньков глаз сверкали, не мигая в свете лучины.
– Не воротился он, – ответил здоровяк – бывший стрелец Василий Зарядьев.
– Пеши был?
– Конне, – ответил Зарядьев, – да токмо ежели б и пеши уже воротитися должон бы.
Напряженное молчание усилилось.
– И вы зде сидите, в карты дуете, будто все побоку?
Комар Львович понимал, что сей укор следовало адресовать и самому себе. Даже в первую очередь самому себе. Еще сильнее рассердившись от этой мысли, он взял с лавки свою шубу, сел, натянул сапоги.
– Амо ты, хозяин? – спросил у него Зарядьев.
Комар Львович не ответил, нащупал в зепи под шубой мешочек с китайским табаком, к которому пристрастился последнее время, преодолев сопротивление организма. А с недавних пор, он научился еще и добавлять в него опиум. Вот что ему сейчас было необходимо.
– Сходить с тобою, хозяин? – потянулся к палашу смуглый Албанас.
Комар Львович не ответил, встал и спросил строго:
– Кто в дозоре теперь?
– Абрам с Тимохой.
Комар Львович сердито оглядел своих людей.
– Оружие иде? При себе держите! – бросил он и вышел из избы. На улице тотчас налетел на него недружественный зимний уже ветер, несмотря на черностоп.
Комар Львович подошел к воротам, таясь от злых порывов, наощупь набил трубочку табаком, бросил горстку стружек на бочку, умело высек на них огнивом россыпь искр, раскурился.
Тревога в груди растаяла как снег в печном горниле. Комар Львович закрыл глаза, поднял лицо к небу, чувствуя, как ветер уже не царапает, а ласкает уставшее лицо. Иной мир прошел сквозь Комара Львовича. Блаженную тишину нарушил какой-то искусственный звук. Будто кто-то недалеко шагнул на ветку и тотчас замер, затаился. Именно на это неестественное последствие среагировало опытное ухо бывшего казацкого десятника, мгновенно почуяв опасность. Он подошел к воротцам, приоткрыл беззвучно створку, предусмотрительно смазанную в петлях маслом и негромко, но удивительно натурально крикнул по-неясытиному.
Глухая тишина в ответ обрушилась на него словно молот. И чем более затягивалась она, тем жарче жгло его изнутри – как эта смертельная тишина. Ни Тимохины уста, ни Абрамовы уже не смогут крикнуть неясытью и ты точно знаешь почему – потому что Архип не вернулся, но главное потому что ты, Комар – дурак!
Болван!
Отшвырнув трубку, Комар Львович захлопнул ворота, задвинул засов, побежал в дом, слыша за спиной нарастающий топот и сразу удары.
– Что такое, брат?! Иде Абрам с Тимохой?! – посыпались вопросы людей, напуганных бешеным видом ворвавшегося в избу хозяина.
Комар Львович уже ринувшийся было к сундуку, где лежали его пистоли и палаш, замер
