99 имен Серебряного века - Юрий Безелянский

Вечные попытки исправить российскую жизнь, споры по этому поводу, неудовольствие, брань, тоска… И так от всего этого хочется покоя. И как саркастически писал Саша Черный:

Хорошо при свете лампыКнижки милые читать,Пересматривать эстампыИ по клавишам бренчать, —Щекоча мозги и чувствоОбаяньем красоты,Лить душистый мед искусстваВ бездну русской красоты…

Или другой предлагаемый сатириком вариант:

Сжечь корабли и впереди, и сзади,Лечь на кровать, не глядя ни на что,Уснуть без снов и, любопытства ради,Проснуться лет чрез сто.

Это написано в 1909 году. Проснулся бы Саша Черный сегодня — и что?.. Оставим вопрос без ответа. Вообще надо отметить, что Саша Черный, когда мягко, а когда зло, высмеивал российскую ментальность: бесконечно мечтать, мало что делать практически и постоянно быть недовольным своей жизнью. Вот почему «в буфете дребезжат сочувственно стаканы и сырость капает слезами с потолка». Вечные мечты о молочных реках и кисельных берегах. И о порядке — «вот приедет барин, барин нас рассудит» (это уже Некрасов) и т. д.

О, если б в боковом карманеНемного денег завелось, —Давно б исчез в морском туманеС российским знаменем «авось»…

Авось, небось и кабы… И еще игра в бирюльки — «Бирюльки» — так назвал свое стихотворение Саша Черный в 1910 году и подвел итог:

«Скучно жить на белом свете!» — это Гоголем открыто,До него же — Соломоном, а сейчас — хотя бы мной.

А женщины? А любовь?

Это было в провинции, в страшной глуши.Я имел для душиДантистку с телом белее известки и мела,А для тела —Модистку с удивительно нежной душой…

Не приемля мещанского благополучия, Саша Черный отрицал и мещанскую любовь:

Мимо шлялись пары пресных обезьянИ почти у каждой пары был роман…

И еще про определенную категорию женщин:

На губах две сосиски пунцевой помады,Сиз, как слива, напудренный нос,Декольте — модный плоский поднос,А глаза — две ночные шарады,Мышеловки для встречных мужчин, —Эротический сплин все познавшей наяды…

Журналист и критик Петр Пильский говорил о Саше Черном: «В этом тихом с виду человеке жила огненная злоба». Но и какая тихая и мерцающая печаль! Вот стихотворение «Меланхолическое» (1932) — воспоминание о юности и о знакомых девушках — житомирских цирцеях:

…Живы ль нынче те Цирцеи?Может быть, сегодня утромУ прилавка на базаре,Покупая сноп сирени,Наступил я им на туфли,Но в изгнанье эмигрантскомМы друг друга не узнали?..Потому что только старкаС каждым годом все душистей,Все забористей и крепче, —А Цирцеи и поэты…Вы видали куст сирениВ средних числах ноября?

Саша Черный продолжил старый разговор, который некогда вели Пушкин, Лермонтов и Некрасов, между критиком, писателем и издателем (у всех своя правда и своя головная боль). Критик в ответ на жалобу писателя говорит:

Коллега, вы сгустили краски.Что говорить — капитализмРодил рекламу и цинизмИ музу нарядил в подвязки.Но чем издатель виноват?Он только раб условий века.Нелепо ждать ведь, чтоб от чекаСтруился тонкий аромат.В универсальном магазинеДолжно быть все на всякий вкус.А «Спальня ветреной графини»Всегда для рынка верный плюс…

Вполне злободневно. Сегодня в «спальне ветреной графини» и продохнуть нельзя: все столпились… все жаждут секса и развлечений… поголовный стриптиз… Сегодня… ах, это сегодня… в минуту отчаянья вспоминается обращение Саши Черного:

Мой близкий! Вас не тянет из окошкаОб мостовую брякнуть шалой головой?Ведь тянет, правда?..

И финальные строки. Литературный балаганчик Саши Черного — это своеобразный выпуск пара. Прочитал и облегчил тем душу — перефраз старого-престарого изречения.

ЧЕРУБИНА ДЕ ГАБРИАК

Елизавета Ивановна ДМИТРИЕВА,

в замужестве — ВАСИЛЬЕВА

31. III(12.IV).1887, Петербург — 5.XII.1928, Ташкент

Алексей Толстой назвал Черубину «одной из самых фантастических и печальных фигур в русской поэзии». Ее литературный взлет начался с игривой шутки, а кончился горькой печалью. А произошло это так.

В августе 1909 года в «Аполлон» пришло письмо: неизвестная доселе поэтесса предлагала Сергею Маковскому, редактору журнала, свои стихи, исполненные с изысканной грацией. Так явилась миру Черубина де Габриак, испанка 18 лет, ревностная католичка, с бронзовыми волосами. Поэтесса призывала:

Люби меня! Я всем близка.О, уступи моей любовной порче,Я, как миндаль, смертельна и горька,Нежней, чем смерть, обманчивей и горче.

Маковский был в восхищении. Его пленили не только стихи, но и сам антураж посланий: письма приходили на роскошной, с траурной каймой, бумаге, пропитанной тонкими духами и переложенной различными засушенными травками.

И я умру в степях чужбины,Не разомкну заклятый круг.К чему так нежны кисти рук,Как тонко имя Черубины?

Все «аполлоновцы» были влюблены в загадочную Черубину. Вячеслав Иванов с восторгом говорил о ее «мистическом эросе», Константин Сомов мечтал написать ее портрет. В конце концов мистификация раскрылась: под маской Черубины скрывалась переводчица и поэтесса Елизавета Дмитриева, невысокая полная темноволосая и прихрамывающая (последствие туберкулеза) женщина, и, разумеется, совсем не испанка. Придя на квартиру Маковского, Дмитриева обратилась к собравшимся поэтам с взволнованно-сбивчивым монологом:

«Сегодня, с минуты, когда я услышала от вас, что все открылось, с этой минуты я навсегда потеряла себя: умерла та единственная, выдуманная мною „я“, которая позволяла мне в течение нескольких месяцев чувствовать себя женщиной, жить полной жизнью творчества, любви, счастья. Похоронив Черубину, я похоронила себя…»

Затем выяснилось, что весь этот розыгрыш со сменой имени придумал Максимилиан Волошин, который летом 1909 года в Коктебеле обратил внимание на скромную студентку университета, изучавшую старофранцузскую и староиспанскую литературу, Лизу Дмитриеву. Она мечтала напечататься в престижном «Аполлоне», но не знала, как открыть туда дверь. И тогда на помощь пришел Волошин, большой выдумщик и фантазер.