99 имен Серебряного века - Юрий Безелянский

Как отмечал Петр Сувчинский, «с парижской группой поэтов она, конечно, не сошлась. Георгий Иванов — хороший поэт, но внутренне очень бедный. Адамович ее не любил, он тоже тогда был главный критик и мэтр, а она была этим возмущена».

Марк Слоним, один из редакторов «Воли России», где печаталась Цветаева, вспоминал: «Поэты не ходили слушать Цветаеву. В этом виноваты поэты „парижской школы“. Это были меланхолики, акмеисты, а она — полная жизни и напора. Она не могла им нравиться. Адамович ее совсем не ценил. Бунин считал ее „растрепанной“, только Ходасевич ее ценил».

В Париже, как в Праге: «Здесь я ненужна. Там я невозможна». Там — это Россия. Слишком красная для белых, слишком белая для красных.

1931 — в заметках «Моя судьба — как поэта» (3 июня) Цветаева констатировала: «Моя неудача в эмиграции — в том, что я не-эмигрант, что я по духу, т. е. по воздуху и по размаху — там, туда, оттуда. А содержания моего она, из-за гомеричности размеров — не узнала. Здесь преуспевает только погашенное и — странно бы ждать иного! Еще — в полном отсутствии любящих мои стихи, в отсутствии их в моей жизни дней, некому прочесть, некого спросить, не с кем порадоваться. Все (немногие) заняты — другим. В диком творческом одиночестве…»

1933 — среди прочих стихов цикл «Стол»:

Мой письменный верный стол!Спасибо за то, что стволОтдав мне, чтоб стать — столом,Остался — живым стволом!..

1934 — одно из самых знаменитых стихотворений Цветаевой — «Тоска по Родине». С парадоксальной концовкой:

Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,И все — равно, и все — едино.Но если по дороге — кустВстает, особенно — рябина…

1935 — горькое признание в письме к Вере Буниной: «За последние годы я очень мало писала стихов. Тем, что у меня их не брали, — меня заставили писать прозу… Наконец — я испугалась. А что если я — умру? Что же от этих лет — останется?..»

1936 — эмоциональная переписка с молодым поэтом Анатолием Штейгером, но, увы, в конце концов он ясно дал понять Цветаевой, что не нуждается ни в ней, ни в ее заботе.

1937 — 15 марта Аля уезжает в Москву… В ночь на 5 сентября убийство советского невозвращенца Игнатия Рейсса, в котором был замешан Сергей Эфрон. Эфрон исчезает. Цветаеву вызывают к следователю. Она не в курсе дела и пытается читать Расина и Корнеля. Ее отпускают, считая сумасшедшей…

1938 — подготовка к отъезду на родину, но Цветаева понимает, что не все рукописи можно везти с собою: «Я как кукушка рассовала свои детища по чужим гнездам», — признавалась она.

1939 — 18 июня Марина Цветаева вместе с 14-летним сыном на пароходе «Мария Ульянова», везшем детей испанцев, вернулась на родину. Уезжала из России, вернулась в СССР. Для советских властей Цветаева не была ни великим поэтом, ни даже заметным, а только женой секретного агента, плохо выполнившего свою миссию, женой, чье дальнейшее присутствие на Западе могло стать опасным.

С 19 июня по 10 октября, в течение 145 дней Цветаева проживала в Болшево, на даче, предоставленной НКВД, то есть под надзором. Дача была тесная, обстановка тяжелая, настроение ужасное. 27 августа, в ночь, арестовали Алю — Ариадна Эфрон обвинялась по статье 58-«б»: шпионаж, и получила 8 лет лагерей. 10 октября арестовали Сергея Эфрона (он был расстрелян через два года). Цветаева осталась одна с Муром…

Одна из записей Цветаевой болшевского периода: «Живу без бумаг, газет, не видя никого… Пирожные и ананасы, от этого не легче… Мое одиночество, посудная вода и слезы. Обертон, ундертон всего — жуть…» Эпоха Большого Террора.

1940 — Цветаева пишет отчаянные письма-прошения. Об Эфроне: «это человек величайшей чистоты, жертвенности и ответственности»… отпустите, «умоляю!» Еще письмо: «Сердечно прошу вас, уважаемый товарищ Берия, если есть малейшая возможность, разрешите мне просимое свидание…» Никакого свидания, да и вообще, кто такая Цветаева для советской власти, что она мельтешит под ногами?!..

Надо на что-то жить, и Цветаева хочет издать книгу — сборник стихотворений и поэм 1920–1940 годов, но при этом она не идет ни на какие компромиссы и хочет издать книгу именно так, как она ее составила. Естественно, книгу не издают. Основания сформулировал критик Корнелий Зелинский: «…поэт почти два десятилетия (и какие десятилетия!) был вне родины, вне СССР. Он был в окружении врагов…» Да, и в стихах — «пустота, бессодержательность».

1941 — несколько встреч с Анной Ахматовой и Арсением Тарковским. «У меня нет друзей, а без них — гибель». Из прежних знакомых Цветаевой ее поддержал лишь Пастернак. Он просил Фадеева принять Цветаеву в Союз писателей или хотя бы в члены Литфонда, что дало бы ей материальные преимущества, но получил отказ, ее приняли лишь в групком литераторов. Постоянного жилья не было. Кое-какие деньги давали переводы. А дальше — война, эвакуация, безысходность и… веревка. Предсмертные записки: «Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мною он пропадет…» И Муру: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжко больна, это уже не я…»

Самоубийство Марины Цветаевой произошло 31 августа. До полных 49 лет оставалось 38 дней.

Отказываюсь — быть.В Бедламе нелюдейОтказываюсь — житьС волками площадей —

так писала ранее Цветаева, в Елабуге за поэтическим словом последовало практическое действие:

На твой безумный мирОтвет один — отказ.

Вот такую жизнь прожила Марина Цветаева — «единственная в своем роде в подлунном мире», по определению Иосифа Бродского. На Западе она говорила: «В России я поэт без книг, здесь поэт без читателей». Возвращение к читателям России произошло в 1956 году — в альманахе «Литературная Москва» были напечатаны 7 стихотворений Цветаевой. С 1961 года пошли сборники избранных произведений. Ну, а еще позднее — хлынул цветаевский книжный поток с гигантскими тиражами.

Творческое наследие Цветаевой: более 800 лирических стихотворений, 17 поэм, 8 пьес, около 50 прозаических вещей, свыше 1000 писем… В «Поэме Конца» есть такие строчки:

— Помилуйте, это — дом?— Дом — в сердце моем. — Словесность!

ЧАРСКАЯ

Лидия Алексеевна ВОРОНОВА,

по мужу — ЧУРИЛОВА

1875, Петербург — 18.III.1937, поселок Чкаловское Краснодарского края

Серебряный век породил массу эстетной, рафинированной литературы. Ею наслаждались люди в основном образованные, хорошо ориентирующиеся в истории, религии и искусстве. Ну, а публика помоложе и попроще, и в частности женщины, — что читали они? Вербицкую и Чарскую — именно эти две писательницы стояли у истоков массовой литературы. О Вербицкой мы уже говорили, настал черед Чарской.