99 имен Серебряного века - Юрий Безелянский

Кто-то определил Ходасевича как поэта одной темы — неприятия мира. Отчасти это верно. Во многих его стихах буквально клокочет протест против зла, разлитого в мире, и одновременно почти ледяное бессилие исправить все несправедливости и несуразности бытия.

Мне невозможно быть собой,Мне хочется сойти с ума,Когда с беременной женойИдет безрукий в синема…

Или другая вариация на ту же тему:

Счастлив, кто падает вниз головой;Мир для него хоть на миг — а иной.

Но, как часто бывает, современники не слишком ценили Ходасевича («большое видится на расстоянье»). Адепты авангарда считали его стихи «дурно рифмованным недомоганием». Острослов князь Святополк-Мирский назвал его «любимым поэтом всех тех, кто не любит поэзию». Язвительная Зинаида Гиппиус частенько бранила его в печати. Но больше всего Ходасевичу досталось от советских критиков. Его, как эмигранта, клевали нещадно. В советской России Ходасевич проходил как «один из типичных буржуазных упадочников», как «нытик мистицизма». Один критик договорился до того, что-де ахматовы и ходасевичи «организуют психику человека в сторону поповско-феодально-буржуазной реставрации».

Литературная энциклопедия (1975) не могла совсем замолчать крупнейшего русского поэта, но привела о Ходасевиче лишь небольшую заметку, в которой выделила его «резкое неприятие действительности, в т. ч. советской». Инкриминировали ему, что он с 1925 года перешел в «лагерь белой эмиграции, эволюционируя все больше вправо». И в конце навесили ярлык: «Вера в незыблемость культурных ценностей сочетается у него с мыслями о безысходности бытия (какая может быть безысходность, когда социализм на дворе, — читалось в подтексте), лирическая обнаженность — с чертами усталости и цинизма, лаконизм поэтических средств — с суховатостью и дидактизмом».

Вот такая оценочка. Умели унижать советские литературоведы, ничего не скажешь.

Последняя книга Ходасевича — «Поэтическое хозяйство Пушкина» — вышла в России в 1924 году. Затем долгий период замалчивания, в то время как на Западе Ходасевич издавался широко. Прорыв произошел в пору перестройки и гласности. В 1989 году вышла книга Ходасевича в большой серии поэтов, в 1991-м — большой том «Колеблемый треножник», в 1997-м собрание сочинений в четырех томах. Ходасевич вернулся…

Вернемся и мы к началу. В автобиографии, написанной в ноябре 1920 года, Владислав Ходасевич писал:

«Родился я в Москве 16 мая 1886 года. В 1904 г. окончил Московскую 3-ю гимназию и поступил на юридический факультет Московского университета. Осенью 1905 г. перешел на филологический факультет. Однако политические события того времени сделали университетскую работу невозможной, а впоследствии, когда университет вновь открылся, мне пришлось вскоре покинуть его, отчасти вследствие обстоятельств личной жизни, отчасти из-за болезни (туберкулез).

Моя литературная деятельность началась в 1905 году. С тех пор я помещал свои стихи, а также критические и историко-литературные работы во многих изданиях, между прочим — в „Весах“, „Золотом руне“, „Перевале“, „Образовании“, „Современнике“, „Аполлоне“, „Северных записках“, „Русской мысли“, „Русских ведомостях“, „Утре России“, „Новой жизни“ и др.

Отдельными изданиями вышли три сборника моих стихов: „Молодость“ (1908, М.), „Счастливый дом“ (1914, М.) и „Путем зерна“ (1920, М.), а также около 15 томов переводов (с француз. и польского)…»

Далее Ходасевич указывал названия некоторых историко-литературных работ — о Пушкине, о Державине, о графине Растопчиной и о других поэтах. Здесь следует прибавить, что за всю свою жизнь Ходасевич написал более 400 статей и рецензий, более 80 статей о своем кумире Пушкине.

А теперь кое-что добавим к автобиографии Ходасевича. В три года он научился читать, в четыре — увидел впервые балет и увлекся танцами, в шесть — сочинил первые стихи. Когда ему было лет 6–7, он самостоятельно отправился к даче Аполлона Майкова и, увидев на скамейке седовласого старца, спросил: «Вы поэт Майков?» — и, получив утвердительный ответ, сообщил: «А я Владя Ходасевич. Я очень люблю ваши стихи и даже могу прочесть наизусть: „Мой сад с каждым днем увядает…“» Майков выслушал со вниманием юного поклонника и даже поблагодарил, чем Владя очень гордился потом.

После выхода первого сборника «Молодость» в 1908 году Ходасевич встал на стезю профессионального литератора. Стихи, переводы, критика — все это приносило мало денег, но ничего иного Ходасевич делать не мог. На всю оставшуюся жизнь он был обречен на литературно-поденную деятельность. Это бремя постоянно давило на него.

Уж тяжелы мне долгие труды,И не таят очарованьяНи знаний слишком пряные плоды,Ни женщин душные лобзанья…

В своем творчестве Ходасевич ратовал за «новый классицизм», за развитие традиций Пушкина и Державина и не поддавался никаким поэтическим новациям, оставаясь верным хранителем наследия золотого века — в словаре, семантике, ритмике, звукописи.

В том честном подвиге, в том счастье песнопений,Которому служу я каждый миг,Учитель мой — твой чудотворный гений,И поприще — волшебный твой язык.

И пред твоими слабыми сынамиЕще порой гордиться я могу,Что сей язык, завещенный веками,Любовней и ревнивей берегу.

Ходасевич неуклонно шел к своей литературной славе, но тут произошла революция, которая «спутала все карты».

Как отмечал сам поэт: «Весной 1918 года началась советская служба и вечная занятость не тем, чем хочется и на что есть уменье: общая судьба всех, проживших эти годы в России».

В тяжеленных условиях Ходасевич продолжал работать, писать и переводить, переехал из голодной и холодной Москвы в Петроград, но и там оказалось не лучше. К этому прибавилось тяжелое заболевание. А дальше слово Нине Берберовой, которая стала третьей женой Владислава Ходасевича:

«…Говорили, что скоро „все“ закроется, то есть частные издательства, и „все“ перейдет в Госиздат. Говорили, что в Москве цензура еще строже, чем у нас, и в Питере скоро будет то же…. и в этой обстановке — худой и слабый физически Ходасевич внезапно начал выказывать несоответственную своему физическому состоянию энергию для нашего выезда за границу. С мая 1922 года началась выдача заграничных паспортов — одно из последствий общей политики НЭПа. И у нас на руках появились паспорта… Но мы уезжали, не думая, что навсегда. Мы уезжали, как Горький уезжал, как уехал Белый, на время, отъесться, отдохнуть немножко и потом вернуться. В жизни мы не думали, что останемся навсегда… У нас были паспорта на три года, у меня для завершения образования, а у него — для лечения, потому что в то время простого аспирина нельзя было купить в аптеке… И мы уезжали, думая, что все попритихнет, жизнь немножко образуется, восстановится — и мы вернемся…»