Мне всегда везет! Мемуары счастливой женщины - Галина Артемьева

Вроде он надеялся незаметно украсть одежду и еду. Но, конечно, женщина его заметила, закричала. Он убил ее молотком на глазах детей. Потом убил маленького, который и свидетелем-то быть не мог.

Другой ребенок пытался спастись, убегал от него, прятался. Этот ребенок все время просил:

— Дядя, не убивай меня!

А он убил.

Рассказывал он все на следствии спокойно, в деталях. Стало быть, был в своем уме?

Дальше он умылся, переоделся и достал продукты из холодильника. Поел и ушел через гараж. Молоток и форму оставил в уголке в гараже.

Приехавший отец семейства, заставший этот ужас, вскоре потерял рассудок. Отец убитой женщины умер от инфаркта.

Убийцу поймали очень быстро.

Не могу передать, что с нами творилось, как плакали мы, слушая этот рассказ. До сих пор нет слов. И до сих пор слезы застилают глаза.

Я не знаю, какие проклятия посылали жители города на наши головы. Видимо, хотели мести. Я это поняла вот почему. Однажды в наш подъезд (он обычно запирался) вошел человек и позвонил в нашу квартиру. Фамилия на звонке внизу была русская. Возможно, были у него мысли о мести, а может, просто ошибся. Я беззаботно открыла дверь и не успела еще ничего сказать, как из квартиры напротив выскочила пани Мария и принялась кричать на пришедшего, не давая мне и слова произнести:

— Что вам здесь надо? Кого вы ищете? Зачем в подъезд вошли? Я сейчас VB позову! (VB — общественная безопасность, полиция).

— Наверное, я ошибся, — смутился мужчина и убежал.

Я поняла, что пани Мария, зная ходившие по городу разговоры и настроения, тревожилась за нас и бросилась спасать.

Убийцу приговорили к расстрелу. Привели приговор в исполнение.

На кладбище воздвигли памятник его жертвам. Там имена, даты рождения и смерти. И высеченные на камне слова: «Убиты советским солдатом».

Чоп и Черна-над-Тиссой

Чоп в те времена был последним пунктом СССР. Там поезд останавливался для пограничного контроля и смены колес (в Европе железнодорожная колея уже). Стоянка поезда длилась не меньше двух часов. Дети засыпали сразу после проверки паспортов. Муж отправлялся на вокзал, чтобы купить лимонад. Возвращался с несколькими бутылками. Дети, проснувшись, радовались сюрпризу.

В одну из поездок все шло, как обычно. Муж отправился на вокзал, а вернулся с пустыми руками, совершенно ошарашенный. Пассажирам, прошедшим в поезде паспортный контроль и ожидающим смены колес, разрешалось выходить в станционный буфет. Назад приходилось проходить через зал таможенного контроля. С паспортом и отметкой погранконтроля. Это для нас было пустой формальностью.

Муж, купив, как обычно, лимонад, пошел в таможенный зал. В тот раз он был полон людьми. Люди эти сидели на тюках, чемоданах, дети спали на полу. Все выглядели крайне измученными. Кто-то из этих изможденных людей попросил Артема продать ему бутылку лимонада, отчаянно предлагая при этом какие-то бешеные деньги (чуть ли не десять рублей за бутылку, тогда как стоил этот напиток копеек десять).

— Так в буфете этого лимонада полно, пойдите, купите, — посоветовал муж.

— Нам туда уже нельзя. Мы тут сидим больше суток. Таможенный досмотр. Трясут каждую тряпку. Забирают, что понравится… Ни пить, ни есть купить не можем. Продайте!

Это были еврейские эмигранты, которые проходили в Чопе последний обряд прощания с родиной перед посадкой в поезд, идущий на Вену. Таможенники-мародеры наживались на каждом уезжающем, абсолютно не считаясь с тем, что люди испытывают жажду, голод… Это была ожившая картина времен гитлеровского холокоста.

Конечно, муж раздал бутылки с лимонадом этим людям. Он больше ничем не мог им помочь, назад бы его тоже не пустили. Он все описывал и описывал эту поразившую его жуткую сцену, измученных людей, деток на полу…

Тогда он им сострадал.

Каждый раз, когда поезд наконец трогался в сторону границы с Чехословакией, я испытывала чувство огромного подъема и легкости. Не стесняюсь в этом признаться. Десятки раз пересекала границу на станции Чоп, и десятки раз возникало это удивительное чувство. Вот мы едем по ничейной полосе, вот приближаемся к первой пограничной станции на чужой земле… На чужой… А душа трепещет от счастья.

Черна-над-Тиссой. Первая наша станция. Приходят улыбающиеся пограничники, разрешают не будить детей — уже глубокая ночь, пусть детки спят. Мы открываем окна и вдыхаем уютные запахи: цветов, вкусной еды. Покой разлит в воздухе. Слышно даже пение птичек. Неужели некоторые поют ночью?

Наконец поезд трогается. Мы едем через Татры, через спящие деревушки и городки… Я никогда не ложилась спать, пересекая границу. Я дышала горным воздухом, смотрела, как потихоньку светает, как рано-рано, в пять утра идут люди на работу, я махала им из вагонного окна, и они махали мне в ответ.

…«Крик станций: останься!..»

Поезд мчал меня по чужой земле. По родной, любимой… Но на эту любовь прав у меня не было.

Торпеда

Собралась я уезжать до времени. Все. Сдаюсь. Нет у меня больше сил участвовать во всех безумствах Артёма. Детей жалко. Как они будут жить, видя в детстве такое?

Был бы у нас большой дом, приходил бы он в любом виде в свою комнату в другом конце, подальше от наших спален, ложился бы спать… Никто бы его не видел… В конце концов — распоряжаться собственной жизнью — это право каждого человека. Пусть. Я ему не воспитатель, не мать, не начальник. Я — человек, которого он ни в грош не ставит. И ладно. Мне бы только детей поднять.

Паспорта наши хранятся не у нас, у начальства.

— Принеси мой паспорт, я домой поеду. Не могу больше.

— Прости меня. В последний раз прости. Вот — прости, увидишь, как все будет хорошо.

— Я это слышу почти десять лет. Не будет хорошо. Дай своим детям жить без ужаса.

— Я виноват. Я очень перед вами виноват! Прости меня! Я — знаешь, что я сделаю? Я сегодня же зашьюсь!

— Где же ты зашьешься? Ты знаешь, где это делают?

— У нас в госпитале делают!

— Что ж ты раньше не говорил?

— Думал, что сам справлюсь. Но сейчас… Я не могу вас потерять. Я решил!

— Это же опасно! А вдруг ты сорвешься? Тогда люди умирают! Неужели ты сам не сможешь?

— Нет! Я столько боролся с собой! И теперь решил — все! Зашьюсь.

Он меня ни в чем не убедил. Но утром нет времени вести разговоры.

Днем он приходит на обед и показывает шов на попе. Свежий реальный шов, со стежками.

Зашился!

— Вот она, торпеда! Там!

— Кто ж это сделал?

— В хирургии.

Муж называет фамилию начальника хирургического отделения.