Генератор чудес - Юрий Долгушин

Ридан же понял, по крайней мере, что нужное ему решение не прячется в радиотехнике. И это уже было хорошо.

— Значит, — задумчиво заключил он, — чтобы получить эти тормозные реакции, нужны… просто другие волны. Странно. Пока я их не обнаружил. Но если найду, то, возможно, что наши представления об этом процессе придется менять, ибо это будет означать, что торможения, как такового, не существует, а есть лишь иная ферма возбуждения. Что ж, буду искать дальше.

И вот он ищет, ищет…

Он перечитывает труды Павлова, — всё, что относится к процессу торможения, им открытому. Всё это — не очень ясно. Торможение — процесс противоположный возбуждению. Какое-то внешнее воздействие, принятое «антенными» — периферическими нервами (Ридан уже творит новую, радио-физиологическую терминологию), возбуждает нервный центр, клетку. Потом возбуждение прекращается и в клетке начинается обратное явление — торможение. Чем больше возбуждение — тем сильнее торможение. Утомление. Исчерпывание запасов энергии. Это понятно. Но торможение, утверждает Павлов, может иррадиировать — распространяться, захватывать соседние клетки, переходить на другие участки мозга. Что это значит? Как утомление может захватывать клетки, которые до этого не работали?! Как представить себе утомление без работы? Может быть это — химия? Отравление? Работа нервных элементов порождает какие-то токсины, они просачиваются в окружающие ткани и поражают соседние нервные клетки, как бы отравляют и парализуют их? Нет, это допущение уже опровергнуто. Даже у Павлова есть факты, говорящие о том, что торможение появляется в некоторых случаях сразу, изолированно, без предварительного раздражения соседних участков мозга.

Все это еще можно объяснить, если мы имеем дело с условными рефлексами, то есть какими-то нервными связями, образующимися между разными, и вначале независимыми один от другого центрами мозга. Эти связи, природа и реальная форма которых так и остались невыясненными, создаются в процессе жизнедеятельности всякого животного. Только благодаря им животное «узнает», как вести себя, как жить, чтобы не погибнуть.

Но у Ридана совсем иные задачи. Он не изучает ни рефлексы, ни вообще высшую нервную деятельность. Он игнорирует их. Ему не нужны никакие естественные или искусственные «сигналы» — побочные раздражители, чтобы вызвать у животного действие какой-либо функции. Минуя все это, он возбуждает непосредственно нужный ему центр мозга. Собака у него начинает выделять слюну, не видя никакой пищи, без всяких условных сигналов, — только под действием волны определенной частоты.

Он пробует такой опыт. Ставит «свежую» собаку перед «ГЧ» и дает уже найденную «слюнную» волну максимальной мощности. Сразу же слюна начинает течь струей в пробирку, приспособленную к фистуле на щеке собаки — по всем правилам павловской техники. Через несколько секунд течение иссякает, теперь падают все более редкие капли, наконец устанавливается равномерное отделение слюны — около тридцати капель в минуту, — по-видимому, максимум того, что может вырабатывать железа, израсходовавшая накопившийся ранее запас.

Проходит час, другой, третий… Ридан не меняет условий опыта. На четвертом часу собака начинает явно засыпать. Торможение? «Иррадиация его в коре мозговых полушарий»? — как утверждал Павлов! Нет, контрольная собака, стоявшая рядом в станке и не подвергавшаяся облучению, уже давно закрыла глаза и повесила голову…

Профессор очень не хочет путать физиологию с психологией, но он прекрасно понимает, что такая «работа» этих бедных «жучек» в станках, в тихой лаборатории не может не кончиться сном…

Наконец, через пять часов генератор выключается. Отделение слюны прекращается сразу. Собаке дают есть. Слюна появляется в несколько уменьшенном количестве против нормы. Ясно, клетки всего слюнного аппарата утомлены. После нескольких минут отдыха они действуют нормально. Где же торможение?!

Ридан ищет. Он пробует все степени мощности излучения, все изменения волн, пока они не выходят за пределы резонанса со слюнным центром мозга. Он должен найти такие условия облучения, при которых выделение слюны вовсе прекратилось бы, или хотя бы уменьшилось даже у голодной собаки во время еды. Вот что ему нужно.

Таких условий он не находит.

Каждый день профессор заносил в свою разграфленную тетрадь списания серий новых, вызванных им функций. И каждый вечер, закончив последнюю запись, он недовольно ерошил волосы, досадливо захлопывал тетрадь, и иногда бормотал про себя, топорща усы:

— Эх, черт, опять не дошел!..

Очередное событие несколько рассеяло мрачную сосредоточенность Ридана. Произошло это так. Однажды перед обедом к Ридану в лабораторию влетел Мамаша.

— Симка приехал! — сообщил он. Ридан радостно встрепенулся.

— Наконец-то! Вот кто сейчас мне нужен дозарезу. Ведите его прямо ко мне в кабинет. Посмотрим, не забыл ли он меня.

Через несколько минут в кабинет к Ридану постучались.

— Войдите!

Дверь распахнулась и какое-то темно-бурое существо, ковыляя и переваливаясь по полу, мягко вкатилось в комнату.

— Симка! — воскликнул Ридан.

В тот же момент существо метнулось навстречу, прыгнуло к нему на грудь; длинные волосатые руки обхватили шею, печальная мордочка шимпанзе прижалась к плечу профессора.

Симка был самым ценным из экспериментальных животных в «зверинце» Ридана. Впервые он появился лет пять назад, совсем еще молодым, и оказался исключительно способным. Он уже побывал в руках дрессировщика и всем своим поведением настолько не был похож на животное, что профессору пришлось создать для него совершенно особые условия. В несколько дней Симка сделался общим любимцем семьи. Он часто выходил из своей большой клетки в обезьяннике и целые часы проводил в квартире Ридана, играя с Анной и Наташей в мяч, забавляя их своим почти человеческим интересом ко всякому новому предмету и особенно к движущимся игрушкам, которые специально для него покупались и массами гибли в его любознательных руках.

С необыкновенной легкостью он научился пользоваться ложкой, пить из чашки, и с этих пор начал садиться за обеденный стол вместе со всеми, а затем понемногу усвоил некоторые элементарные обязанности слуги и выполнял эту роль с величайшим рвением и интересом. Симку особенно влекло все, что приближало его к человеку. Порой казалось, что он задался целью стереть последнюю грань, отделяющую человека от прочего животного мира.

Нечего и говорить, что Ридану пришлось освободить Симку от всех сколько-нибудь опасных и болезненных операций, связанных с изучением мозга, и предоставить ему, главным образом, роль объекта для наблюдений.