Бумажный тигр (II. - "Форма") (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич

— Избавьте меня от теологической болтовни, — резко отозвался Лэйд, — Я могу днями напролет рассуждать о ценах на рожь и погонный метр жести, но уж точно не о божественных началах!

Уилл попросту не обратил на его слова внимания. Он говорил горячо, но его горячность не походила на ту, которая овладевает проповедниками, норовящими разорвать на себе одежды и исступленно возвещающим пришествие Зверя, это было какое-то другое чувство, и жар, рожденный им, не был жаром пламени. Каким-то другим, незнакомым Лэйду, термическим излучением.

— Вы сказали, что члены клуба были обречены, но всякий, устремившийся по этому пути, пути познания, заранее обречен, как человек, приставивший пистолет к виску. С этого момента перед ним открывается два пути, и каждый из них по-своему гибелен. Первый путь — путь познания. Человек может познать могущество Бога, но это неизбежно сведет его с ума, поскольку человеческий разум, какими бы чертами мы ни наделили его, закалив его грани на протяжении жизни, бессилен осознать границы того, что границ не имеет. Второй путь ведет к пустоте и отрицанию. Ведь исследователь может убедиться в отсутствии всякого высшего разума, обнаружить, что все божественное по своей сути сводится всего лишь к комбинации неизвестных нам прежде физических законов и сокрытых до поры течений. Но это будет не торжеством разума, а вселенской трагедией,

поскольку в тот же миг на небосводе человечества угаснет самая яркая звезда, веками раскалявшее его любопытство и бросавшая вызов, а всякое познание отныне превратиться в сухой перебор фактов, попытку вычислить количество частиц флогистона[195] и длину марсианских каналов. Вот почему члены клуба «Альбион» были величайшими героями Нового Бангора. И вот почему были обречены на погибель. Они начали свой путь в попытке познать Его, возможно даже не сознавая этого, и должны были обрести погибель. Вот почему я хочу взглянуть на то место, где они собирались, мучая друг друга вопросами, на которые не существует ответа — пятеро дерзновенных смельчаков, для которых познание и гибель были объединены в одном.

— Они не погибли.

— Нет? — Уилла мгновенно утерял свой запал, глаза его расширились, — Но ведь вы…

Мальчишка. Сопляк. Так и не понял, какую силу ты пытаешься изучать, самовольно вторгнувшись в ее логово. В то время, как она сама давным-давно встряхнула тебя и взвесила на медицинских весах…

— Я никогда не говорил, что Он убил их. Я лишь сказал, что история клуба завершилась скверно. Настолько скверно, что одно его название с тех пор стало предостережением, которое изредка звучит на улицах. Вы бы знали это, если бы позволили мне рассказать историю до конца, вместо того, чтоб выдирать клубок пряжи из рук Ариадны.

— Но вы…

— Да, я не спешил. Некоторым историям нужно время, чтоб отлежаться. Жаль, что вы этого так и не поняли. Впрочем, неважно.

Уилл порывисто ухватился за ручку двери, глаза его влажно сверкнули.

— Нет, важно! — воскликнул он горячо, — Если они живы… О Господи! Неужели вы не понимаете, что это значит?

Лучше бы я откусил себе язык, подумал Лэйд. Сейчас он опять займется пламенем, этот проклятый остолоп, за мальчишеским обликом которого скрывается остервеневший фанатик, вздумавший докопаться до сути божественных и человеческих потрохов, и черт бы меня побрал, если я знаю, чем это пламя сбить…

— Не пытайтесь искать жизнь в сухой скорлупе, — посоветовал он, отчаянно надеясь, что холодный взвешенный тон поможет рассудку Уилла превозобладать над охватившей его душевной горячкой, — Что вы надеетесь найти здесь? Пепел из трубки Доктора Генри? Пустые бутылки из-под вина, брошенные Поэтом? Может, запах духов Графини?

Уилл не слушал его. Кажется, он никогда меня не слушал, подумал Лэйд с досадой, стереть которую бессильна была даже злость. Даже в те моменты, когда я чесал языком, упиваясь собственным красноречием. Все это время он слушал только себя — свои странные мысли, ведущие его странными путями. Надо признать — на этих путях я едва ли был попутчиком, компаньоном или гидом, всего лишь дорожным указателем…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Если они живы… — Уилл провел языком по сухим, казавшимся матовыми, губам, — Если хоть кто-нибудь из них жив, он мог навещать «Ржавую Шпору». Тайком, изредка, под покровом ночи… В попытке если не продолжить дело Доктора, то хотя бы разыскать своих несчастных товарищей или же просто посидеть в тишине, вспоминая то, что им пришлось пережить. А может… Может, он оставил специальные знаки для других. Зашифрованные сообщения, особые письмена, какие-то специальные символы… Мы можем найти их, мистер Лайвстоун! Вы понимаете? Можем продолжить историю Доктора Генри, стать частью нее!..

Уилл распахнул дверь. Это удалось ему на удивление легко. Петли были лишь немного прихвачены ржавчиной, они не запротестовали, лишь издали короткий сердитый скрип, точно резкий рывок пробудил их от приятного сна к опостылевшей действительности.

— Не смейте! — приказал Лэйд, пытаясь взглядом превратить замершую в дверном проеме угловатую фигуру в соляную статую, — Вспомните, о чем мы условились, заключая договор. Вы беспрекословно выполняете мои распоряжения, или же я умываю руки. Я запрещаю вам заходить внутрь.

Может, три дня назад это и сработало бы. Но не сейчас. Лэйд отчетливо понял это, увидев лицо Уилла с твердо сжатыми губами. Лицо человека, готово прикоснуться к тайне, по следу которой упорно шел.

— Я должен войти, мистер Лайвстоун.

— В таком случае я…

Уилл усмехнулся.

— Разорвете договор? Что ж, ваше право. Только вообразите, какое лицо сделается у полковника Уизерса, когда он узнает, что «Мемфида» ушла без меня, а ваш драгоценный билет валяется порванным в корзине для бумаг!

Лэйд даже не попытался этого сделать — не было смысла.

Если Уилл этим же вечером не покинет остров, возможно, в жизни Лэйда Лайвстоуна появятся более пугающие перспективы, чем беседа с разгневанным полковником. Возможно, подумал он, у всего Хукахука появятся…

— На вашем месте я бы взвесил все еще раз хорошенько, — холодно произнес он, наблюдая за тем, как Уилл, впившись мертвой хваткой в дверную ручку, опасливо заглядывает в прихожую, — Поверьте, в Миддлдэке найдется не так много людей, которые могли бы похвастать тем, будто вздули старого Чабба и впоследствии об этом не пожалели.

— Я не хочу вас обманывать, мистер Лайвстоун. Я хочу внести небольшие изменения в договор.

— Вот как? Изменения?

— Да. Вы позволяете мне осмотреть «Шпору». Недолго. Полчаса или час.

— И что я получаю взамен?

Глаза Уилла сверкнули огнем, которого Лэйд в них прежде не замечал.

— Мое обещание, — почти торжественно произнес он, — Что я еще раз крепко подумаю о том, чтобы покинуть Новый Бангор, когда придет время.

Лэйд приподнял бровь:

— Проще говоря, обещаете мне подумать над тем, чтобы убраться из Нового Бангора? Просто подумать?

— Да. Просто подумать. Разве это так уж мало?

Лэйд прикрыл глаза на несколько секунд. В этом не было нужды, но он не смог отказать себе в удовольствии проверить Уилла на выдержку. Бессмысленная попытка — он знал, что когда откроет глаза, ничего не изменится. Угловатая фигура так и застынет посреди угольно-черного проема.

Он открыл глаза. В самом деле, ничего не изменилось. Некоторые вещи просто не умеют меняться, чтобы понять это, не обязательно провести двадцать пять лет в тигриной клетке.

— Не полчаса, — произнес он, — И не час. У вас пять минут.

Глава 10

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Дом не был брошен, это он определил сразу же, от порога. Возможно, дело было в запахе — Лэйд привык доверять своему обонянию и сейчас оно твердило ему, что в «Ржавой Шпоре» нет того запаха запущенности, который царит в давно брошенных домах, пробираясь туда и завладевая исподволь на протяжении лет.

Зато был другой запах, очень ему не понравившийся — застоявшийся, кислый, от которого, казалось, болезненно съеживаются слизистые оболочки во рту. Где-то в Хукахука ему попадался такой, но сейчас он не мог вспомнить, где. Что-то смутно знакомое, угадываемое, но занесенное илом воспоминаний и оттого с трудом различимое. Тяжелый, неприятный запах.