Испанский смычок - Андромеда Романо-Лакс

Да, я продолжал писать Авиве. И она отвечала. Но как это она говорила по-немецки? Es macht nichts. Не имеет значения. У нас обоих были более чем благородные цели — у каждого своя, и мы собирались их добиваться.

После 14 апреля мы все ждали чего-то — и именно потому, что надеялись на большее, — недовольство росло с каждым днем существования республики. Едва успели устранить угрозу восстания со стороны клерикальных правых, как в отместку тут же последовала череда поджогов церквей. Азанья, военный министр, принял решение не посылать Гражданскую гвардию на борьбу с поджогами, заявив, что «все монастыри Мадрида не дороже жизни одного республиканца». Это заявление будут припоминать ему всю жизнь. Сторонники Альфонсо и религиозные деятели консервативного толка, прикрываясь им, внушали окружающим, насколько губительно то, что вершится под знаменем революции. Головорезы из числа правых затевали на улицах драки. Делалось все возможное, чтобы дискредитировать саму идею республики в глазах населения страны.

Для нас же, кто находился по другую сторону баррикад — в левоцентристском лагере — и представлял интересы самой разношерстной публики, было делом чести провозглашать истинные ценности республики. Несмотря на то что продовольствие дешевело, экономические рычаги были не в наших руках. Но вот где мы действительно могли преуспеть, так это на ниве культуры, и попытались провести ряд преобразований в сфере образования и искусства. Учреждение светской системы школьного образования взамен частных католических школ оказалось задачей невыполнимой, учитывая нехватку средств, помещений и учительских кадров. К тому же президент Алькала Самора слишком быстро выслал иезуитов, а антиклерикальное законодательство было слишком строгим.

Своим достижением я считаю создание национальной программы музыкального образования по методу Карла Орфа из Германии, в которой особое место отводилось простым ударным инструментам. Но она не получила большого развития: испанские дети, так ловко владеющие кастаньетами и гитарами, оказались менее податливыми в освоении этого вида инструментального исполнения, чем их немецкие сверстники. А когда они запели, вообще началось светопреставление.

«Да как вы посмели публиковать кастильские лирические песни, в которых Каталония представлена процветающей страной? И если мы платим за выпуск стихотворных сборников на каталанском, тогда как насчет баскского?» Все это было бы очень забавным, если бы не выглядело столь печальным, — в действительности же мы сильно нуждались хотя бы в видимости национального единства.

Вместо консолидации политические партии раскалывались на части — на две, а то и три фракции. CEDA (Испанская конфедерация независимых правых), CNT (Национальная конфедерация труда), РСЕ (Испанская коммунистическая рабочая партия), POUM (Рабочая партия марксистского единства), UGT (Всеобщий союз трудящихся), PSOE (Рабочая социалистическая партия Испании) — эти аббревиатуры, как и многие другие, не сходили в те дни с наших уст. Будь буквенные сокращения цыплятами, мы бы определенно были сыты.

Единственная группировка, не имевшая аббревиатуры, — испанская фашистская партия — в конце концов захватила власть в стране. Они называли себя «фалангой», англичанин сказал бы «фэлэнкс», что в переводе с древнегреческого означает «отряд воинов, движущихся единой линией, прикрываясь соединенными вместе щитами и копьями». Вот это было единство — в противоположность национальной разобщенности, в противоположность поголовному смятению разума. Но то была не единственная причина их победы, и даже не основная. Так, имя нередко может содержать в себе невероятную силу, подобную ветру, пробуждающему пламя и разбрасывающему на своем пути смертельные частицы порожденного им детища.

Но похоже, никто ничего не замечал. Если богачи озабочены лишь пополнением своих запасов ветчины, муки и оливкового масла; крестьяне на юге — защитой убогих хозяйств от набегов зайцев, ворующих желуди; анархисты — подготовкой взрывов на телефонных станциях, что угрожало личной безопасности участников концерта в Касса-Вьеха или в Баш-Льобрегат, — то противнику грех не воспользоваться таким шансом. Нищета, голод, тревога за свою жизнь означают лишь то, что молодая республика не в состоянии остановить неизбежное. Возможно, демократии не хватает сил взять душевнобольное общество за лацканы, встряхнуть его хорошенько и заставить образумиться. Народные выборы в 1931 году все-таки состоялись, но что изменилось? Те, что имели все, по-прежнему владеют землей, а доведенные до отчаяния люди отвечают на голод, выселение из своих домов, урезание зарплаты насилием. Тогда как мировая экономика находилась в руинах, они вопреки всему верили в чудо, надеясь что Вторая республика исцелит всех и даст то, о чем они давно мечтали.

Идеалисты. И правые и левые рисовали себе сияющий образ совершенного общества, которого они жаждали изо всех сил, а болезненное столкновение интересов было неотвратимым. Дон Кихот и ветряные мельницы. Классик был прав, и не стоило забывать, что герой Сервантеса, будучи несомненной жертвой человеческого бездушия, борясь с фантомами, больше всего навредил себе.

Католическая пресса аплодировала германским нацистам за то, что они уповали на родину, власть, иерархию. Система эта называлась «фашизм» и, по их мнению, он для нас подходил идеально. Все лучше, чем его альтернатива — коммунизм. Но что такое коммунизм? Это ярлык, который приклеивали ко всему, что не нравилось землевладельцам. Поколениями горожанам разрешалось собирать сбитые ветром плоды, рыскать по округе в поисках дров, поить скотину в латифундиях. Теперь подобные вещи считались опасными.

Я поддерживал контакт с Аль-Серрасом, человеком, который никогда в жизни не употреблял в своей речи аббревиатуры и не принадлежал ни к какой официальной партии. Но его симпатии — равно как и их отсутствие — были очевидны. Вот, что он писал мне как-то в 1932 году:

Ты должен понимать. В Малаге все эти люди — жулики. Они утащат любое, что не приколочено гвоздями, полагая, что это принадлежит им. Будущего для них просто не существует. Они бы съели все семена на складах, будь это возможно, и тогда им нечего было бы сеять на предстоящий год, чтобы прокормить себя в дальнейшем.

30 января 1933 года испанские газеты придержали известие о бомбежках Барселоны и Севильи, зато вовсю раструбили заграничную новость: Гитлер назначен канцлером Германии. Через два месяца я получил письмо от Авивы — короткое, сбивчивое, вероятно написанное в спешке. Вайлю удалось узнать, что нацисты собираются арестовать его, и он покинул страну, перебравшись в Париж. Оставили Германию и сотни других умнейших людей, включая Брехта.