Испанский смычок - Андромеда Романо-Лакс

ЧАСТЬ VI. Сезон боя быков, 1936

Глава 21

Пикассо видел Испанию страной матадоров, пикадоров и бандерильеро. Такой же видел ее Хемингуэй, но это была не моя страна, не моя Каталония. И все же арена для боя быков дважды запечатлелась в моей памяти, словно обрамляя год, который выдался более кровавым, чем коррида.

Мои наиболее яркие воспоминания о нем состоят в основном из картин: голый ребенок, бегущий за отъезжающим грузовиком; сложенные пополам полосатые матрацы, расстеленные на обочине дороги, и ноги, торчащие между складками. Или вот это: полдень, городская площадь, женщина в вечернем платье, но почему-то в домашних тапочках, рядом с ней — жизнерадостный спаниель. И вдруг женщину срезает пуля снайпера. Она падает, прижимая к бедру сумочку, на лице удивление, медленно сменяющееся ужасом, — нет, она не просто поскользнулась. Я смотрю на происходящее с другой стороны площади и вижу, как два новых выстрела кладут конец ее мучениям. Только собака, как обезумевшая, носится вокруг.

Сколько их было, подобных сцен — десятки, сотни… Чудовищные картины, разворачивавшиеся перед глазами без единого звука.

Но я нарушил последовательность своего рассказа, чего обещал не делать. Трудно хранить объективность, повествуя о годах гражданской войны. Но сейчас я вернусь к бою быков, потому что именно с него для меня началась война и им же закончилась.

Аль-Серрас пригласил меня на весеннюю ярмарку в Малаге, кульминацией которой стала коррида, победителю которой донья де Лароча намеревалась вручить особый приз. Стоял июнь 1936 года. За последние два года мы с пианистом виделись всего несколько раз. Покончив с концертной деятельностью, он редко покидал юг, а я большую часть времени проводил в столице и на севере.

Но мы регулярно обменивались письмами, особенно после 1933 года, когда в последний раз получили весточку от Авивы. Как когда-то нас вновь связало ее появление в нашей жизни, так сейчас объединяло ее отсутствие. Мы оба беспокоились о ней. И наивно полагали, что обстановка в Европе скоро улучшится и жизнь потечет по-прежнему.

Я тогда квартировал в Мериде — слишком далеко от Малаги, чтобы тащиться туда ради боя быков. Но мне требовалось обсудить с Аль-Серрасом один важный вопрос, интересовавший руководителей партии, с которыми я в эти последние дни республики поддерживал контакт.

И вот мы с Аль-Серрасом любовались быком, который стоял в тени огромного дуба, помахивая длинным хвостом.

— Донья годами не видится с собственными детьми, — сказал мой друг, — но хотя бы раз в день приходит взглянуть на это животное. Знал бы ты, на какие жертвы она пошла, чтобы сохранить ему жизнь! — Бык посмотрел на нас, и Аль-Серрас содрогнулся. Донья старалась прятать быка от посторонних, пока он не наберется сил для боя на арене. Но отгонять любопытных становилось все труднее.

— Они что, хотят с ним сразиться?

— Сразиться? — Он засмеялся. — Они хотят его съесть. Ты видишь под этим деревом опасного зверя, а крестьяне видят пятьсот килограммов говядины. Некоторые из них не ели мяса все пять лет, что растет этот бык.

— Пять лет, — кивнул я. — Значит, бык родился нашей первой республиканской весной.

— Как время летит! — печально выдохнул Аль-Серрас. — Он может и умереть вместе с республикой, если новости, которые до нас доходят, правдивы.

На последних выборах в феврале произошла очередная смена власти, которая после двух «черных лет» от правых перешла к левым, и те хоть и с опозданием, но все же создали Народный фронт. Правым не помогли все их огромные ресурсы, затраченные на пропагандистскую кампанию, в ходе которой было напечатано десять тысяч плакатов и пятьдесят миллионов листовок. Но мои товарищи по партии не торопились праздновать победу. Мы знали, что, говоря языком корриды, раненый бык особо опасен, и матадору не стоит поворачиваться к нему спиной. Именно поэтому я и приехал поговорить с Аль-Серрасом.

Я пригладил тонкие волосы, свисавшие с моей почти лысой макушки.

— Завладеть глазами и ушами людей — в наши дни это ключ к успеху. Нам необходимо, чтобы каждый известный артист, каждый писатель и каждый музыкант присоединился к нам.

— Но, Фелю, — сказал он, прислонившись плечом к забору, — левые потерпят поражение.

— Мы же победили в феврале, — сказал я.

Но мы оба понимали, что это только слова. Парламентская демократия находилась на последнем издыхании, повсюду говорили о революции и контрреволюции. Военные фанатики требовали введения чрезвычайного положения. Фашистская фаланга усилилась как никогда.

— Это опасная игра, — начал Аль-Серрас. Я думал, он имеет в виду политику, но он смотрел на быка. — Видишь эти рога цвета карамели? Видишь, какие они острые? Это потому, что их не обрабатывали напильником. Считается, что рога для быка — то же, что усы для кошки. С их помощью они определяют ширину проемов — пройдет тело или нет. Теперь смотри. Если быку рога частично спилили, у него меняется чувство ориентации. Это чистой воды обман.

Я рассеянно кивнул и попытался вернуть разговор к политике:

— Республиканцы — не дураки. Они уволили Франко с должности начальника штаба и послали на Канарские острова. Других генералов, Годеда, Молу, разогнали кого куда. По большей части в Марокко, от греха подальше.

— Марокко, — вздохнул он. — Не так уж оно от нас далеко. Слышал поговорку: если в Африке песчаная буря, то у нас в постели скрипит песок?

— Хусто! — взмолился я. — Пожалуйста, послушай, что я тебе скажу. Нам нужна твоя помощь.

Он некоторое время молчал.

— Я рад, что ты приехал, — наконец выдавил он. — И твоя просьба греет мне сердце. Мы с доньей де Ларочей уживаемся как раз потому, что я ей нужен. Так что я все понимаю. Однако… — Он сделал драматическую паузу. — В прошлом году я был в Барселоне. На улицах какие-то люди продавали листовки с республиканскими балладами. Вернее, не республиканскими, а скорее анархистскими. О гордости рабочего класса и тому подобном. Я купил одну, чтобы посмотреть. Минут десять вчитывался, но так и не смог понять, в чем там суть. Подошел к мальчишке — чистильщику обуви. Между прочим, ящик у него был раскрашен в красное и черное. «Тебе чего?» — спросил он, глядя на мой костюм. Именно так, на «ты». Никакого там «Добрый день», ничего. Хотя по одной моей одежде ему должно было стать ясно, что я дам ему такие чаевые, каких он за весь день не заработает. Если, конечно, чаевые еще не объявлены вне закона. Ну ладно. Показываю ему листок с песней и спрашиваю, как же ее петь, если ноты не напечатаны. «А как хочешь, так и пой», — говорит он. Я решил, что он просто нахал, но потом понял, что он имел в виду. Эту песню можно петь по-разному. Они продают эти листки повсюду, в каждом квартале, так что все левые могут сговориться и подобрать подходящий мотив. Музыка для них не имеет никакого значения. Им важны только слова. Вот в чем дело, Фелю, — заключил он. — Мы живем в такое время, когда искусство никому не нужно.