Апокалиптическая фантастика - Майк Эшли

Меня леденил страх. Не принесут ли нас в жертву на священной площади? Или утопят в Ниле? Скормят жукам? Зальют серебристым металлом и поставят стражами против нового вторжения еретичных клонов? Я проснулся в ознобе и уже боялся получить ответы.

На следующее утро робот принес странного вида аппарат и впустил в комнату тонкую подвижную женщину, немного напоминавшую Дайну, если бы не морщины и не загар от солнца, никогда не заглядывавшего под наш купол. Монахиня, если это была монахиня, носила высокий серебристый тюрбан и вертела в пальцах лунный амулет. Она установила аппарат, проецировавший слова на стену.

Луна от моря далека,Но с твердой добротоюВедет его, как мать дитя,Янтарного рукою[112].

Знакомые слова. Я слышал, как восторженно декламировала их Дайна, хотя сам никогда в точности не понимал их смысла. Тем более странно звучали они сейчас, когда женщина пропела их, словно молитву. Она повторила их два или три раза тем же торжественным тоном, а потом прочитала медленно и раздельно, наблюдая через очки в черной оправе за моей реакцией до тех пор, пока я не кивнул, поняв. Просто изменились гласные. «Луна» звучало как «лана», «море» — как «марэ».Она приходила снова и снова, чтобы с помощью своего аппарата обучать меня, как ребенка. Даже привыкнув к странному звучанию, я часто недоумевал: незнакомыми были названия растений и животных, одежды, инструментов, карта мира и математические символы. Все же наконец я сумел спросить, что с моими спутниками.

— Нэрозамно… — Она нахмурилась и покачала головой.

Неразумно. Когда я попытался объяснить, что мы — гости с Луны, она отчитала меня и посмотрела как будто с жалостью. Поглаживая свой священный талисман, рассказала о рае, созданном Всемогущей Пятерицей на Луне, где в вечной радости обитают блаженные.

Увы, рай не предназначался для таких, как я. Самозванцы, посягнувшие на святые предметы и слова, поглощались черными демонами из подземного ада.

В прежние времена, мрачно объяснила она, с небес мог бы сойти божественный огонь, дабы пожрать мою заблудшую душу. Однако в новые просвещенные времена, к счастью для меня, в тех, кто пытается злоупотреблять Святой Книгой, видят либо нуждающихся в лечении безумцев, либо схизматиков, обреченных на вечную муку.

Она стремилась спасти меня, посвящая в лунные истины, извлеченные из массивного фолианта в серебряном переплете, в котором едва ли не каждое святое слово снабжалось богословским комментарием. Иволга из стихов Дикинсон стала плутовским богом Пепе, обманщиком и чародеем. Дайна была не только Матерью-Луной, но и душой, подбиравшей себе общество достойных поселиться с ней в раю. А сама книга была ее письмом к миру, который никогда к ней не писал.

Я упорствовал в ереси, пока, гуляя с роботом в саду, не сошел с тропинки, чтобы сорвать бордовый цветок. Робот протянул: «Нэ-эт, нэ-эт» — и отобрал цветок, но не заметил бумажки в моей ладони. Когда я, спрятавшись в ванной, развернул бумажный комок, он оказался запиской от Тани, написанной на пустой странице ее блокнота.

«Они твердо решили считать нас сумасшедшими, хоть им и трудно объяснить, как мы оказались в корабле, каких они прежде не видели. Мой лекарь-шаман вывел собственную теорию. Он пытается убедить меня, что мы явились из Южной Америки, которая еще не колонизирована. Он рассказывал о пропавшей пару столетий назад экспедиции, посланной против черных жуков. Кажется, экспедиция погибла в районе дождевых джунглей Амазонки, когда туда вторглась мигрирующая стая насекомых. Спасти их не удалось, но он уверен, что мы — потомки выживших. Он считает, что мы нашли и отремонтировали разбитый воздушный корабль, который и доставил нас обратно. Если мы хотим отсюда выбраться, думаю, лучше ему подыграть».

Я скатал бумажку и на следующий день обронил на том же месте. В конце концов мы все сдались, только Арне упорствовал, пока Дайне не позволили его переубедить. Он сердито ворчал, пока не нашел работу на речной драге, выправлявшей русло Нила и превращавшей болота в новые земли для строительства складов и доков. Сейчас он говорит, что куда счастливее, чем был, бездельничая на Луне.

Столетия стерли все следы нашего времени, но эти люди упорно исследуют свое прошлое в поисках свидетельств о Святых Клонах. Они дали Дайне место в музее. Там ей пригодились навыки восстановления и хранения древностей, и со временем она, пожалуй, сама станет вдохновенной толковательницей Святого Писания.

Пепе сдал на пилотские права, а Таня разрабатывает методы контроля хищных насекомых. Сейчас они отправились с новой экспедицией на освоение Америк.

Хотя все мои знания здесь — сплошная ересь, я получил место привратника в университете, которое дало мне доступ к радиоустановке, способной связаться с лунной станцией. Мы, конечно, надеемся, что наши серебряные фигуры увидят со временем, как этот новый Египет вырастет в цивилизацию прекрасней, чем была наша. Однако Тихо надо сохранить на случай новой катастрофы.

КОНЕЦ ВСЕГО

ГВИНПЛЕЙН МАКИНТАЙР

Свет без конца

Три завершающих произведения переносят нас в самые последние дни существования жизни на Земле.

Фергюс Гвинплейн Макинтайр, писатель, драматург и журналист, родился в Шотландии, но уже давно живет в Соединенных Штатах. Его работы, часто юмористические, славящиеся детальными исследованиями и тщательно продуманными сюжетами, публиковались во многих журналах и антологиях. Среди его книг роман «Женщина между мирами» («The Woman Between the Worlds», 1994) и сборник юмористической фантастики «Невероятный бестиарий Макинтайра» («Maclntyre's Improbable Bestiary», 2005).

Он украл мою смерть. После всех этих долгих лет я забыла его лицо. Помню только руки: длинные, сужающиеся к кончикам пальцы, сжимающие шприц для подкожных инъекций, вгоняющие иглу в мое тощее предплечье, когда я молю его дать мне наркотик, какого еще не пробовала прежде. О-о-о да-а-а. Она оказалась слишком хороша, та дрянь.

Когда я встретилась с ним в далеком две тысячи двадцать третьем, я была уличной шлюшкой: продавала свои дырки искателям приключений в шикарных и не слишком машинах и прочим извращенцам, чтобы достать деньжат на очередную дозу. Потом экстези выветривалось, и я снова оказывалась на панели. Новая ночь, новая улица.

Теперь мне принадлежат все улицы мира.

Я исписала все имевшиеся на свете карандаши. А также все ручки, маркеры, фломастеры и губные помады. Однажды, когда я еще жила в Лондоне, я вломилась в музей и сперла старую ржавую пишущую машинку, но она прослужила мне всего пару лет — я и на ней настукивала эти записки самой себе (а кому еще их читать?). Я пережила жесткие диски, дискеты, флэшки и прочие фигли-мигли для хранения текстов. Пришлось вернуться к истокам, да, пришлось.

Сейчас я пишу углем на стенах. Нехватки стен тут не наблюдается, а когда закончится уголь, я просто сожгу что-нибудь.

С каждым днем солнце делается больше. Я заставляла себя думать, что это только так кажется, потому что оно приближается и все такое. Нет. Оно действительно растет, я уверена. И становится все краснее.

Ночи теперь приходят реже, и они короче, а когда темно, я не узнаю созвездий. В их названиях я никогда не разбиралась: знаю только Большую Медведицу и Орион. Через несколько тысяч лет после того, как у меня похитили смерть, звезды Ориона расползлись в стороны. Сейчас вообще все звезды чужие, кроме Солнца над головой. Уж с ним-то я отлично знакома.

Помню отца. Когда я думаю о нем, то вижу только рот, орущий на меня, и два тяжелых квадратных кулака. Помню его голос, вопящий, что я шлюха, тупица и гроша ломаного не стою. Впрочем, в последнем он ошибся: я самая ценная в мире особа на данный момент.

Поскольку никого, кроме меня, не осталось.

Маму я не помню. Я забыла лица и голоса всех, кого когда-то любила. Единственные, кого я помню, — это ублюдки, которых я буду ненавидеть до последнего мгновения моей жизни. Что, весьма вероятно, означает, что я буду ненавидеть их вечно. Больше всего я ненавижу своего папашу и грязного извращенца, укравшего мою смерть.

На улице я оказалась, когда мне стукнуло пятнадцать, а его я встретила уже проституткой, в шестнадцать. Он был одним из этих университетских умников, что читают лекции по естественным наукам. Пока я тянула его в проулок, он занудно болтал о чем-то, над чем работает. Нанотех — вот какое слово он употребил. И еще трепался о чем-то вроде предела Хейфлика[113], но тогда это ничегошеньки для меня не значило, только позже я разузнала, что это за хрень. Сказал, что не вел записей собственных экспериментов и не уверен, что сумеет когда-нибудь повторить результаты. А мне хотелось, чтобы он перестал болтать и я могла бы наконец заняться его членом, после чего подыскать себе следующего клиента, но он продолжал блеять о каких-то крошечных роботах и прочей фигне. На мне тогда были суперкоротенькая мини-юбчонка и майка на бретельках. Он заметил «дорожки» на моих венах на руках и ногах и понял, что я на игле. И тут он воткнул в меня шприц, ввел что-то. В крови моей будто вспыхнул пожар, о-о-о, и я хотела еще, хотела еще!