Ненависть к поэзии. Порнолатрическая проза - Жорж Батай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У меня было смутное предчувствие, что воля моя начинает постепенно распадаться и возвращение моей матери обернется тем циклоном, в котором погибнет всё. Но в тот момент легкомысленные фразы из письма «большой медведицы» разгорячили меня.
— Я хочу видеть, где у тебя рыжие волосы[107].
Она насмешливо повиновалась. Я сказал себе, что она похожа на меня и что даже незримое присутствие какой-нибудь ее любовницы в недобрый час переносило ее в сферу «мечты». В тот день она отворила тайны «золотых ворот» в пять часов. И только в три часа ночи она затворила их. Лулу, которая сначала прислуживала нам, а потом мы пригласили ее присоединиться, спросила у меня на следующий день, что привело нас в такое состояние.
— Меня всю от этого перевернуло, — говорила мне Лулу. — Анси лежала передо мной запрокинув голову, закатив глаза. Ты никогда не целовал ее при мне. Ты никогда, лаская ее, не открывал ее так высоко. Ты больше ничего не видел.
— Я и тебя уже не видел…
Лулу, улыбаясь, подняла платье. Ее лукавство и любезность, чистая линия ног и шарм непристойности, наконец, серьезность и безликость напоминали мне не столько героиню тысячи и одной ночи, сколько богатую и восхитительную девушку, которую заколдовали, превратив в субретку, и сделали воплощением бесстыдного желания.
Долгое время я чувствовал себя счастливым, располагая молодостью, деньгами, красотой и воображая, что все в мире созданы для того, чтобы удовлетворять мои экстравагантные желания. Я больше не сомневался в счастье, к которому само несчастье — и я наивно гордился этим знанием — добавляло глубину, как черная краска на палитре живописца. Я был счастлив, я был на вершине счастья. Днем я занимался делами этого бесцветного мира, лишь бы получить от него хоть какое-нибудь детское — или поучительное — удовлетворение, воспринимая его с порочной иронией. С наступлением вечера возобновлялся праздник. Анси, которая ничего не позволяла при Лулу, разве что в опьянении, в конце концов начала идти на уступки.
— В сущности, глупо, что я стесняюсь, — сказала мне она.
Она вытащила из шкафа несколько маскарадных костюмов. Лулу помогла ей надеть один из них: это было прозрачное платье. Вернувшись из ванной, Анси стала прохаживаться передо мной, а Лулу показала мне, что, вдобавок ко всему прочему, через разрезы можно было ясно разглядеть то, что было слегка прикрыто платьем. Я был изумлен, восхищен этой метаморфозой.
Но, несмотря на удовольствие позабавить нас, она была в плохом настроении:
— Забавно-то забавно, — сказала она, — но при одном условии: если вовремя остановишься.
— Так это еще забавнее, — сказал ей я.
— Обещай мне, Пьер, что ты остановишься вовремя!
Сегодня днем мне было тоскливо, и Лулу мне понравилась. Но у меня не было такого ощущения, что я тебя обманывала.
— Анси, я уверен, что сегодня вечером мы, наоборот, будем любить друг друга еще полнее.
— Ты прав, но я отказываюсь делать то, что хочет Лулу. Оставь нас, Лулу. Я ощущаю, что Пьеру не терпится, — и мне тоже. Я тебе скоро позвоню.
Не дождавшись даже, пока закроется дверь, Анси уже откинулась в моих объятиях и стала безумствовать.
— Я люблю тебя, — сказала она, — ты прав, я буду любить тебя еще полнее, я даже верю, что смогу сделать тебя счастливее.
Мы так глубоко упали в пропасть наслаждения, что я сказал Анси:
— Еще минуту назад я и не знал тебя, и теперь я люблю тебя чуть-чуть больше, чем это возможно; ты раздираешь меня, и я сам, наверное, раздираю тебя до самого нутра…
— Хочется выпить перед сном, — сказала мне Анси. — Давай разойдемся, я уверена, что мы снова обретем то благословенное состояние, когда Лулу уйдет. Одевайся и дай мне мое платье.
Она улыбнулась — до такой степени это платье было противоположностью одежды, — но расправила его на себе таким образом, чтобы оно казалось приличным.
— Умоляю тебя, — сказала Анси, — даже если ты захочешь меня, как это было только что, не приближайся ко мне. Тебе прекрасно известно: меня пугает эта игра.
Но она добавила смеясь, и ее голос исказился от тревоги; она очень нежно прижала свою голову к моей ноге.
— Если я, несмотря ни на что, буду вести себя… не совсем хорошо, ты ведь не будешь ругаться? Только не злоупотребляй этим. Сегодня вечером все права у меня. Согласен? Впрочем… не побуждай меня заходить дальше, чем мне захочется. Помни: я ведь почти всегда говорила «нет»…
Внезапно она воскликнула с шаловливой наигранностью:
— Наверное, будет очень забавно, потому что нам страшно!
— Тебе следовало бы поправить платье, но, пожалуй, это напрасно, — сказал я, косясь на ее одеяние, которое снова все сбилось.
— Чего ты хочешь? — сказала мне она. — Тебя удивляет мое настроение, но мне кажется, что тебе это приятно.
— Никогда не думал, что мне будет так приятно[108], но приятно именно потому, что ты ощущаешь такую же тревогу, как и я, и не пойдешь до конца. — У тебя хриплый голос, да и у меня тоже[109]. Я слышу шаги Лулу.
Лулу поставила бутылки на лед. Сначала меня ничто не поразило, кроме, пожалуй, улыбки Лулу, более таинственной и, главное, более замутненной, чем обычно.
— Лулу, — сказала ей Анси, — сегодня мы забавляемся. Ты поцелуешь меня?
Лулу скользнула на софу, и, сама успев переодеться в платье с такими же разрезами, как и у Анси, она раздвинула его лоскутья, выставляя на вид свой голый зад и одновременно открывая рот ненасытному языку Анси.
Но очень скоро Анси поднялась и оттолкнула Лулу.
— Мне от этого хочется пить, — сказала она.
— Можно его поцеловать? — спросила Лулу, показывая на меня. Взбешенная Анси ограничилась грозным взглядом.
— Но, Анси, — сказала Лулу, — ведь им никто не занимается.
— Ладно, — сказала мне Анси, — иди ко мне.
Она настолько полностью отдалась этому поцелую, что Лулу, разделяя экстаз, в котором мы растворялись, так и опрокинулась в соседнее кресло.
Анси довольно грубо пнула ее ногой.
— Нам хочется пить, — сказала она, — нам ужасно хочется пить. А я добавил:
— Да, Лулу, просто невмоготу.
Поднимаясь, я любовался огромными бокалами на подносе, которые Лулу поспешно наполнила шампанским. Я наслаждался своей неловкостью.
— Хочу пить у тебя в руках, — сказала Анси Лулу.
Полуприсев на корточки, Лулу подставила Анси обе руки, а та не садясь оперлась на нее; Анси смотрела на меня — она раскрывалась в своем взгляде, но тем не менее он несколько замыкался в себе[110].
Я выпил одновременно с ней.
Выпила и Лулу, потом снова наполнила бокалы. Мы больше не разговаривали…
— Я выпью еще один бокал, — сказала она, — мне не хочется опьянеть последней. Потом мадам будет пить у меня в руках, если месье позволит…
Мы снова прекратили говорить. Анси снова оперлась на Лулу; Анси вызывающе широко раздвинула ноги; она жадно пила, но одновременно со мной отдыхала, пристально глядя на меня. От подобной торжественности было просто нечем дышать.
Когда мы перешли в столовую, мы были уже пьяны и вместе с тем молчаливы. Я ждал, Анси ждала, а Лулу из нас троих выглядела чуть ли не самой больной. Разрезы на юбках предвосхищали возможность и — как знать — неизбежность неистового распутства. Но было достаточно одной пуговицы, чтобы прикрыть широко раскрытое декольте Анси. Мы сели за холодный ужин, уже накрытый на стол.
— Я хочу есть только тебя, — сказала мне Анси.
Мы осмеливались говорить только очень тихо. Мне показалось, что исчезнувшая Лулу была под столом.
— Может быть, ты хочешь пить? — спросил я у Анси.
— Да, — сказала она, — я буду пить, и ты будешь пить[111].
— Пьер, давай будем развлекаться так, как мы никогда не развлекались и вряд ли будем развлекаться впредь, — сказала Анси.
Наши игры продолжались, возобновлялись с новой силой, потом мы достигли некоторого успокоения. Лулу думала, что мы уже на пределе, — а может быть, просто желая помучиться, — пошла за предметом, который до того спрятала.
Уже долгое время мы были все трое совершенно голые.
Лулу вернулась и, став на колени, протянула Анси два предмета.
В левой руке у нее была плеть, в правой — грандиозный искусственный член.
От красоты обеих разверстых, как рана, женщин у меня сжималось горло.
— Теперь мое вознаграждение, — попросила Лулу.
Анси ответила ей улыбкой, в которой, как мне показалось, проскользнула жестокость. Она поставила правую ногу на стул, и Лулу, действуя с восхитительным мастерством, погрузила ей огромный инструмент во влагалище таким образом, что наружу торчали только большой пучок волос и яйца; потом она дала ей в руки плеть.
