Постумия - Инна Тронина

Лёлька пила уже третью чашку чая. Я – вторую. Пятернёй с серебряным маникюром подруга сгребала назад влажные от пота локоны. Внезапно её лицо смягчилось, боевой запал угас. Видимо, лихорадка ослабла, и мысли потекли по более спокойному руслу. А дальше и вовсе вышла из-за туч улыбка, как солнышко после грозы.

– Ты знаешь, что я у Ваньки дома была? – Лёлька, вкусно позёвывая, взбивала подушки.

– Когда? – испугалась я. – Сказали же, не искать его…

– А кто искал? Я просто пришла к матери, Александре Георгиевне. Они живут недалеко от бывшей гостиницы «Бель вю». Женщина все войны пережила, а два года назад окончательно сломалась. Я думала, что это – деревенская баба с бочку толщиной. Четверых родить – не хухры-мухры. А оказалась интеллигентной дамой. Все предки жили в Терийоках, то есть в Зелике. Когда я навестила её? Позавчера. Побоялась, что тётка свихнётся. Там ей все завидовали из-за сыновей, а теперь злорадствуют. Особенно про Ваньку много говорят. Мол, так и знали, что он ненормальный. Думали – псих, а оказался наркоман. Пусть ещё проверят, не делал ли чего с детишками. Я одной бабке в магазине из-за этого едва кулак к скуле не приложила. Но вспомнила о своих обязанностях перед группой, сдержалась. Решила внимание к себе не привлекать, а тайком сбегать к Водовозовым.

– Ты поосторожнее там, – испугалась я. – Не за себя одну отвечаешь.

– А я о чём? Так вот, маменька Ивана из рода Круковских. Они – какие-то родственники Софьи Ковалевской. Дворяне, короче.

– Тогда понятно, откуда в Ване столько благородства. А вот брат не в ту породу пошёл…

– Видимо, так, – рассудила и Лёлька. – Хотя на войну он рвался вполне искренне. Запудрили парню мозги. Так вот, Александра рассказала мне про эту гостиницу. Она ещё называлась «Пуйстола» – Парковая по-фински. Весь тогдашний бомонд там перебывал. А теперь, Александра сказала, многие существуют в системе 3D – доживают, донашивают, доедают. Кстати, мать Ивана Приморское шоссе до сих пор называет Виертотие. На углу Миконкату, нынешней Театральной, тот самый отель и помещается.

– Вот это да! А я вообще ничего не знала. Даже стыдно признаться.

– Не только ты, но и я тоже. На одном дыхании всю лекцию прослушала. Александра водила экскурсии, пока здоровье позволяло. Обычно я с чужими не откровенничаю, а ей всё рассказала. И что в два месяца без матери осталась. И что бабушку мою бандиты застрелили в девяносто втором. Отцу пришлось из страны бежать… Наверное, никто меня так не поймёт, как она. И у Круковских, и у Классенов зэки были в роду, эмигранты. Нескольких родственников расстреляли. Это мальчиков не оправдывает, но понять можно. Одно то, что Водовозовы двух сироток пригрели, в наше-то время, кое о чём говорит. И не из корысти это сделали, а от милосердия.

– Героические люди! – У меня даже защипало в носу. – Другие от своих отказывались. Самое главное, что не миллионеры. Еле сводили концы с концами, а девочек пожалели.

– Но, как говорится, Господь вознаграждает праведников новыми испытаниями. И встретился отец семейства во время прогулки по пляжу со стаей бродячих собак. Пока отбивался от них, девчонки успели сбежать…

– Не надо об этом – жутко! – Я вдруг почувствовала озноб и запаниковала. Неужели заразилась? Тогда финиш, ребёнок непременно пострадает. А что делать? Не гнать же Лёльку! Остаётся уповать на судьбу. Тут ещё не всякое лекарство выпьешь.

– Самое интересное, что на все эти сплетни Александра Георгиевна не обращает внимания. Она ни на секунду не поверила в то, что Ваня – «торчок». Решила, что сына оговорили, или произошла ошибка. Я ей всё рассказала. То есть самое главное. И вот тут она заплакала – от счастья. Ведь Ванька брата спасал…

Я разлила остатки заварки, потом – кипяток. Отвернувшись, смахнула пальцем слёзы. Лёлька, обливаясь потом, то и дело промокала платком лицо. Потом она улеглась в постель и прикрыла глаза от слабости.

– А мне наши ребята звонили, спасатели, – напевно говорила подруга и блаженно улыбалась. – Теперь группа, куда я входила, на автожире летает. Это – нечто среднее между вертолётом и самолётом. Их в Сибирь перебросили – там уже вовсю тайга горит. Местное население по весне прошлогоднюю траву выжигает. Сколько ни говорят, что нельзя – кладут с прибором. Так ведь легче, чем дёргать, сгребать. Многие надеются ещё и новые дома получить – под шумок. Я пострадала при десантировании в очаг пожара из-за таких вот уродов. Но, чёрт побери, всё равно тянет к настоящему делу! Врачи мне врут. Говорят, что надо стремиться, надеяться. А понимаю, что мне теперь только в офисах и сидеть. Планктон, короче, от МЧС. Так уж лучше пыхтеть в моей пожарке. Полезное дело делаем, как ни крути.

– А наша работа? – Мне даже стало обидно. – Не полезная, что ли? Ментам без нас очень тяжело придётся. Мы – кадры штучные. Таких людей гораздо меньше, чем спасателей.

– Я же не возражаю, – с трудом пробормотала Лёлька. Она «отъезжала» прямо на глазах – от слабости. – Детей сильнее всего жалею. Они ведь из-за родаков дебильных страдают. И не только от огня и дыма. Везде для них опасность – от машин, от людей. Александра за дочерей очень боится. Я её успокоила. Сказала, что полицейских не хватает, и камеры будут вешать по всему побережью…

Меня, кажется, перестало знобить. Наверное, просто продуло. Понадеемся, что пронесёт, и закон подлости не сработает.

– В посёлках, на пляжах, в детских лагерях, на дорогах просто так уже не нападёшь на мелких. Хотя и здесь всё решают люди. Попадёт в камеры чей-то сынок или дочка – и всё, записей нет. Никто ничего не видел. Мать, накинь на меня плед, пожалуйста!..

Через минуту Лёлька уже спала. Я тоже не чуяла под собой ног. Подоткнув Лёльке плед со всех сторон, я еле дотащилась до холодильника. Что ж, неплохо. Для утренних сырников есть всё, включая банку яблочного повидла. Потом я сбегаю в «Ашан». Понадеемся, что на выходных ничего страшного не произойдёт. И Лёлька отлежится под моим чутким присмотром. Молодец она, что сбегала к матери Ивана. Я ведь и сама думала это сделать, но никак не могла выбрать время…

Глава 20

23 мая (день). Моё пожелание сбылось наполовину. Лично с нами ничего не случилось. Но в воскресенье, 17 мая, в Москве умер Вячеслав Воронов – дядин тесть. Он работал сначала переводчиком военного атташе, а потом и сам занял эту должность. Ещё он был оперработником ГРУ – под дипломатическим прикрытием. Вроде, я всё это знала и раньше, но окончательно дошло только теперь. И я пожалела, что мало обращала внимания на Вячеслава, считая его старым, больным и неинтересным.

Но больше всего меня потрясло другое. Когда мы с дядей Севой примчались на Рублёвку, то увидели в благоухающем весеннем саду с живыми изгородями сильно помолодевшего Вячеслава. Он обнимал старуху – седую, с трясущейся головой. Мне сразу же стало не по себе.

И уж совсем я выпала в осадок, когда узнала в этом господине спешно прибывшего Феликса Вячеславовича Воронова, старшего брата Евгении. А обнимал он свою мать, Юлию Дмитриевну. Величавая матрона исчезла навсегда. Сжатое время, как в сказке, вырвалось из волшебной шкатулки. А я, признаться, решила, что это – мама кого-то из супругов Вороновых.

Вячеслава похоронили на Кунцевском кладбище. Положили в гроб из «адамова дерева» – со всеми наворотами. Он упокоился рядом со своими родными, под горой цветов и венков. Совсем рядом находилось Троекуровское кладбище, и постоянно об этом помнила. Дядя и в церкви, и у могилы тестя бросал на меня косые взгляды. Он кусал губы, мучительно решая, как себя вести. И, наконец, улучил момент, когда его не осаждали провожающие.

– Иди уж, не ёрзай! – шепнул он мне на ухо. – Час даю на всё.

Дяде пришлось отвечать за все церемонии. Феликс, долго живший в Голландии, никак не мог врубиться в российские реалии. А Евгения с матерью от горя вообще почти помешались. Что касается внучек бывшего атташе, то они вели себя как истинные «мажоры». То и дело перешёптывались, хихикали. Траурные одежды Инги и Карины не гармонировали с их чудесным весенним настроением.

Мне очень хотелось сделать им внушение, причём не только на словах. Но, во-первых, не хотелось терять драгоценные минуты из отпущенного дядей часа. Во-вторых, Вороновы сами были виноваты, ограждая внучек от жизненных проблем и слишком много им позволяя.

Москва цвела гроздьями разномастной сирени, свечками каштанов, солнышками одуванчиков. И волновалось вокруг бескрайнее море молодой листвы. Пронзительно пахло уже даже не весной, а летом; свистели в вышине стрижи. Я бежала по дорожкам с букетом красных роз в руках. И всё время забывала, что цветов там десять. И что тороплюсь я этим чудесным тёплым днём не на праздник, а на могилу. Не была там больше двух месяцев, из-за чего очень переживала.

Почему-то казалось, что и прохожие меня осуждают. Хотя, конечно, это было совсем не так. Молодую женщину в чёрном, с красными розами в руках, принимали за безутешную вдову и провожали сочувственными взглядами. Я двигалась плавно, как во сне, когда клала букет на могилу Бориса. Все виделось ирреальным, потусторонним. Очень хотелось очнуться от этого бреда и возвратиться туда, в февраль – но уже с новыми знаниями. Вернуться, чтобы предотвратить, предупредить, уберечь…