11/22/63 - Стивен Кинг

Я отвлекся, но слова Уокера вновь приковали мое внимание к телевизору.

– Это Бог, а не генерал Эдвин Уокер определил положение негров в Его мире, Он дал им другой цвет кожи и даровал им другой набор талантов. Главным образом, спортивных талантов. Что Библия говорит нам об этих различиях, и почему негритянской расе отпущено так много боли и страданий? Чтобы это понять, нам достаточно заглянуть в девятую главу Бытия, Билли.

– Восславим Господа за Его святое слово.

Уокер закрыл глаза и поднял правую руку, словно давая клятву в суде:

– «И выпил Ной вина, и опьянел, и лежал обнаженным в шатре своем. И увидел Хам наготу отца своего, и вышедши рассказал двум братьям своим». Но Сим и Иафет – один прародитель арабов, а второй – белой расы, я знаю, вам это известно, Билли, но далеко не все в курсе, не все читали Библию, как мы, сидя на коленях наших матерей...

– Восславим Господа за христианских матерей, говорю я вам!

– Сим и Иафет не посмотрели. И когда Ной проснулся и обнаружил, что произошло, он сказал: «Проклят Ханаан, раб рабов будет он у братьев своих, будет носить дрова и черпать во...»

Я выключил телевизор.

Жизнь Ли и Марины в январе – феврале 1963 года напоминала мне аппликацию на футболке, которую иногда носила Кристи в последний год нашей совместной жизни. Надпись под яростно улыбающимся пиратом гласила: «ПОБОИ БУДУТ ПРОДОЛЖАТЬСЯ, ПОКА НЕ УЛУЧШАТСЯ НРАВЫ». И в ту зиму побоев в доме 604 по Элсбет-стрит хватало. Все проживавшие по соседству слышали крики Ли и плач Марины, иногда от злости, иногда от боли. Никто ничего не предпринимал, включая меня.

Не только ей регулярно доставалось в Дубовом утесе: битье жен по пятничным и субботним вечерам входило, похоже, в число местных традиций. Первые серые месяцы нового года запомнились мне одним: очень хотелось, чтобы эта бесконечная «мыльная опера» наконец-то закончилась и я смог постоянно быть с Сейди. Оставалось только убедиться, что Ли в одиночку пытался убить генерала Уокера, а уж потом я бы поставил завершающую точку. Конечно, сам факт, что в покушении на генерала Освальду никто не содействовал, не являлся стопроцентным доказательством того, что в Кеннеди стрелял только Освальд, но я полагал, что для меня этого вполне достаточно. Расставив все точки над i и перечеркнув все «t» – во всяком случае, большинство, – я мог выбрать место и время, чтобы пристрелить Освальда так же хладнокровно, как пристрелил Даннинга.

Время шло. Медленно, но шло. И однажды, незадолго до того, как Освальды переехали на Нили-стрит, в квартиру, расположенную над моей, я увидел Марину, разговаривавшую со старухой с ходунками и волосами а-ля Эльза Ланчестер. Обе улыбались. Старуха что-то спрашивала. Марина смеялась, кивала, вытягивала сцепленные перед животом руки.

Я стоял у окна за задернутыми шторами, с биноклем, разинув рот. Записи Эла ничего об этом не говорили. То ли он не знал, то ли плевать на это хотел. Но я-то плевать не мог.

Жена человека, ради убийства которого я больше четырех лет прожил в прошлом, вновь забеременела.

Глава 21

Освальды вселились в квартиру надо мной 2 марта 1963 года. Свои пожитки, упакованные главным образом в картонные коробки из винного магазина, они на руках перенесли из разваливающегося кирпичного дома на Элсбет-стрит. Вскоре бобины маленького японского магнитофона начали регулярно вращаться, но большую часть разговоров наверху я слушал через наушники. В этом случае люди говорили нормально, однако я все равно понимал далеко не все.

Через неделю после переселения Освальдов я посетил один из ломбардов на Гринвилл-авеню, чтобы купить оружие. Первым продавец выложил на прилавок «Кольт» тридцать восьмого калибра, той самой модели, которую я приобрел в Дерри.

– Прекрасное средство защиты от уличных грабителей и проникших в дом воров, – похвалил он товар. – Гарантированное попадание в цель с двадцати ярдов.

– С пятнадцати, – поправил я его. – Я слышал, с пятнадцати.

Продавец вскинул брови.

– Ладно, пусть с пятнадцати. А любой...

...кто по глупости попытается вас ограбить, обязательно подойдет ближе, вспомнил я слова другого продавца.

– ...кто по глупости попытается вас ограбить, обязательно подойдет на более близкое расстояние. Так что скажете?

Первым возникло желание сказать (чтобы нарушить чувство гармонии, пусть фразы совпали не полностью), что я предпочту какую-нибудь другую модель, скажем, сорок пятого калибра, но я тут же понял, что нарушать гармонию скорее всего плохая идея.

Как знать? И я точно знал другое: револьвер тридцать восьмого калибра, купленный мной в Дерри, не подвел.

– Сколько?

– Он ваш за двенадцать долларов.

На два доллара больше, чем в Дерри, но и прошло четыре с половиной года. С поправкой на инфляцию цена показалась мне разумной. Я согласился, с условием, что он добавит коробку патронов.

Увидев, что я укладываю револьвер и патроны в портфель, который по этому случаю принес с собой, продавец спросил:

– А почему бы вам не купить кобуру, сынок? Судя по выговору, вы нездешний и, вероятно, не знаете, что в Техасе можно ходить с оружием. Никакого разрешения не требуется, если вы не совершали уголовных преступлений. Вы же не совершали уголовных преступлений?

– Нет, но я сомневаюсь, что меня могут ограбить ясным днем.

Продавец мрачно улыбнулся.

– На Гринвилл-авеню всякое может случиться. Несколько лет назад человек вышиб себе мозги в паре кварталов отсюда.

– Неужели?

– Да, сэр, около бара «Роза пустыни». Из-за женщины, разумеется. Можете себе такое представить?

– Пожалуй, – ответил я. – Хотя иногда стреляются и из-за политики.

– He-а, если копнуть глубже, причина всегда одна: женщина, сынок.

Место для парковки я нашел лишь в четырех кварталах от ломбарда, и чтобы вернуться к моему новому (для меня) автомобилю, мне пришлось пройти мимо «Честного платежа», где я осенью 1960-го сделал ставку на «Питсбургских пиратов». Заплативший мне тысячу двести долларов букмекер стоял перед конторой и курил. Все в том же зеленом солнцезащитном козырьке. Он пробежался по мне взглядом, вроде бы безо всякого интереса.

Револьвер я купил в пятницу во второй половине дня и с Гринвилл-авеню прямиком поехал в Кайлин, где встретился с Сейди в «Кэндлвуд бунгалос». Ночь мы провели вместе, той зимой это вошло у нас в привычку. На следующий день она уехала в Джоди, а в воскресенье я присоединился к ней на службе. После проповеди, когда все пожимали друг другу руки со словами: «Да пребудет с вами мир», – мысли мои, и без того неспокойные, вернулись к револьверу, который теперь лежал в багажнике моего автомобиля.

В воскресенье за обедом Сейди спросила:

– Сколько еще ждать? Когда ты сделаешь то, что должен?

– Если все пойдет, как я рассчитываю, где-то через месяц.

– А если не пойдет?

Я прошелся пальцами по волосам и направился к окну.

– Тогда не знаю. Есть еще вопросы?

– Да, – спокойно ответила она. – На десерт у нас вишневый коблер. Тебе со взбитыми сливками?

– Да. Я люблю тебя, милая.

– Это хорошо. – Она поднялась, чтобы принести пирог. – Потому что у меня здесь положение сложное.

Я остался у окна. Мимо медленно проехала машина – стара, но хороша, как сказали бы диджеи на Кей-эл-ай-эф, – и я вновь услышал колокольчик гармонии. Правда, теперь я слышал его постоянно, так что иной раз он ничего не значил. В памяти всплыл один из слоганов АА, который я узнал от Кристи: Ложная видимость кажется реальностью.

Хотя тут возникла четкая ассоциация. Мимо проехал белокрасный «Плимут-фьюри». Такой же автомобиль я видел на стоянке у фабрики Ворамбо, неподалеку от сушильного сарая, рядом с которым «кроличья нора» выводила в 1958 год. Я помню, как потрогал багажник, чтобы убедиться, что автомобиль настоящий. Номерные знаки были из Арканзаса, а не из Мэна, но все же... этот колокольчик. Этот колокольчик гармонии. Иногда возникало ощущение: пойми я, что означает этот звон, понял бы все. Глупо, конечно, но...

Желтая Карточка знал, подумал я. Он понял, и это его убило.

Последнее свидетельство гармонизации включило левый поворотник, повернуло, предварительно остановившись под знаком «Стоп», и скрылось, взяв курс на Главную улицу.

– Десерт на столе, – раздался за моей спиной голос, и я подпрыгнул.

Память подсунула еще один слоган АА: Бросай все и беги.

Вернувшись в тот вечер на Нили-стрит, я надел наушники и прослушал последнюю запись. Ожидал, что услышу только русский, но на этот раз часть разговора шла на английском под аккомпанемент всплесков воды:

Марина (говорит на русском).

Ли. Не могу, мама, я в ванне с Джун. (Плеск воды и смех, Ли и ребенка.) Мама, у нас вода на полу. Джун плещется! Плохая девочка!