Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях - Василий Потто

Столица Шекинского ханства, живописно расположенная при истоке небольшой речки, вся тонет в густой зелени ореховых и тутовых деревьев. На высоком холме, командующем окрестностью, красуется старая крепость, и тут же рядом стоит ханский дворец – образчик жилища восточного сибарита. Здесь все выполнено в причудливом, оригинальном персидском вкусе: и мраморные фонтаны, окруженные плакучими ивами, и разноцветные стекла в узеньких окнах, и потолки, составленные из кусочков зеркал, и дивные лепные работы, украшающие собой карнизы, двери, окна, камины[47]. Небольсин не хотел подвергнуть чудный замок ужасам приступа и предложил Селиму выйти с повинной головой.

Но так как Селим наотрез отказался покориться, то решено было взять город штурмом. Осажденные прибегли к самым отчаянным средствам защиты. Они окружили свои батареи горючими материалами и зажгли их в тот самый момент, когда начался штурм. Весь город внезапно опоясался огненной полосой, и войскам пришлось прорываться через огонь, так как всякая остановка и колебание могли быть гибельными. И русские солдаты прорвались через огонь. Город был взят, хан бежал и объявлен лишенным своих владений навсегда.

Теперь настал момент наказать и возмутившихся джаро-белоканских лезгин, которые своими действиями давно уже испытывали терпение русских.

На Алазанской линии со времени Цицианова и Гулякова по-прежнему стояли те же кабардинцы, но уже под начальством князя Дмитрия Орбелиани, заместившего Гулякова. Орбелиани был офицер отличный, но слишком большая осторожность, с которой он решался на каждое дело, много отнимала блеска от его военных подвигов. Тем не менее линия охранялась так зорко, что лезгины уже не могли вести привычный для них и доставлявший им все необходимое разбойничий образ жизни – жизни набегов и опустошений соседних стран.

Потерявшие и со своей стороны терпение, лезгины решились наконец, в последний год командования Цицианова, собрать огромные толпы и истребить ненавистную для них колонну Орбелиани, стоявшую у Пейкаро бессменной стражей.

И вот 26 марта 1805 года, в такой момент, когда персидская война поглощала все русские силы, девять тысяч лезгин внезапно бросились на Александровский редут, чтобы прежде всего лишить русских этого опорного пункта. Натиск был так стремителен, что неприятельские толпы успели прорваться через форштадт до валов укрепления. Сто двадцать пять кабардинцев, двадцать пять егерей и несколько донских казаков не дрогнули, однако же, перед вражеской силой. На вал вошел комендант Гарцевич и, вызвав пятьдесят человек, приказал им ударить на главную толпу лезгин, уже взлезавшую на укрепление… Раздалось «Ура!», и горсть солдат с двумя офицерами – поручиком Куликовым и прапорщиком Фендриковым – во главе ринулась в битву. Лезгины, почти торжествовавшие победу, не выдержали натиска и обратились в бегство. Унтер-офицер Горбунов схватил неприятельское знамя, а поручик Куликов, увлекшийся преследованием, выскочил даже за самый форштадт и едва не был смят налетевшей на него лезгинской конницей. К счастью, Гарцевич вовремя крикнул: «Назад!» – и встретил ее картечью. Неприятель был рассеян, но победа досталась русским недешево: из фронта выбыло сорок два человека, то есть третья часть гарнизона.

С таким же блистательным успехом была отражена другая тысячная неприятельская партия, спустившаяся с гор в апреле 1805 года против деревни Тинеты, где стояли две кабардинские роты силой в сто тридцать штыков. Неприятель, появившийся перед ними, был опаснее джарцев. Это были хевсуры, известные своей легендарной храбростью и приводившие в трепет даже лезгин. Но кабардинцы и здесь достойно поддержали свою старую боевую славу. Командовавший ротами поручик Волков, видя безвыходность своего положения, сам сделал отчаянную вылазку и внезапным нападением разбил хевсуров наголову. Подоспевшему на помощь подполковнику Эристову с грузинской милицией оставалось только преследовать их до самых верховьев Арагвы.

«В настоящее время, – говорит один военный писатель, – подобные подвиги могут казаться нам баснословными, а между тем они действительно были, и – скажем более – если бы их не было, нам никогда не удержать бы за собой Закавказье». Объяснить их только превосходством регулярного строя над азиатскими полчищами также невозможно, потому что здесь русские имели противников слишком опытных в битвах. Это, скорее всего, влияние той нравственной школы, которую оставили после себя, как славное наследие, герои XVIII века: Румянцев, Суворов, Вейсман, Цицианов и др.

Теперь, когда Нуха была взята и Небольсин стал угрожать лезгинским владениям совершенно с другой стороны, генерал Орбелиани также перешел в наступление и принял настолько искусные меры, что 8 ноября все лезгинское войско, вместе с пришедшей к нему на помощь аварской конницей, было заперто в тесном Джарском ущелье. Поставленные в безвыходное положение, лезгины не могли и думать о сопротивлении. Аварский хан первый вступил в переговоры, а между тем увел свою конницу в горы, и джарцы, покинутые своим союзником, покорились. Депутаты их, явившиеся к Орбелиани с повинной головой, были отправлены в Тифлис и вошли в город с повешенными на шею саблями. Трудно описать восторг грузин при виде их заклятых врагов, впервые являвшихся перед ними в таком униженном положении.

Вновь покорив силой оружия восставшие ханства, Гудович не обнаружил достаточного политического такта, чтобы продолжать дело покорения мирной политикой. Лучшим средством к умиротворению страны было бы теперь введение в ханствах русского правления, как это сделал князь Цицианов с Ганжой, а граф Гудович, относившийся со странным предупреждением ко всем распоряжениям своего знаменитого предместника, нашел более полезным оставить правителей-туземцев. Ханства Дербентское и Кубинское были отданы им под власть шамхала Тарковского, который, разумеется, в них не жил, а управлял ими через своих приближенных; в Нуху, на место бежавшего Селима, поставлен был старый Джафар, выходец из Персии, человек, правда, вполне преданный России, но чуждый сунитам-шекинцам по вере и национальности; наконец, в Карабаге, где по смерти Ибрагима явились два претендента, граф Гудович отстранил законного наследника Джафар-Кули-агу, юношу, искренне преданного русским, и предпочел ему Мехти-Кули-хана, человека пронырливого, двуличного, сумевшего сникать себе покровительство сильных лиц, окружавших главнокомандующего. Мехти опасался, однако же, внутренних смут и требовал, чтобы Джафар дал ему письменную клятву повиноваться. Джафар охотно дал подпись, но прибавил под ней, что будет покорным слугой Мехти-хана только до тех пор, пока последний сам сохранит должное повиновение русскому императору.