Война: ускоренная жизнь - Константин Сомов

Бортрадист бомбардировщика Клаус Фритцше по опыту шестилетнего пребывания в советских лагерях для военнопленных назвал румын «фракцией лагерных властителей, которая работала преимущественно в кухне и на ее периферии». Вот, например, что происходило, по его воспоминаниям, в 1945 году в лагере, расположенном к северу от Дзержинска. Здесь военнопленные разных национальностей занимались добычей торфа. Точнее, торф добывали главным образом немцы, а власть во внутри-лагерном самоуправлении захватили румыны и сербы-изменники, воевавшие на стороне немцев. Немцы на общих работах торф добывают, а их балканские союзники в это время «блатуют», занимаясь кражей и разбазариванием продовольственных продуктов и обмундирования погибших, которых похоронили нагими. Жаловаться некому.

От такой жизни среди немецких пленных возникло движение под лозунгом: «Долой сербско-румынскую мафию!». Переломить ситуацию удалось с помощью немца родом из Румынии, прекрасно знавшего румынский язык, балканские и советские нравы. Он сумел «подставить» лагерных «аристократов». Ему удалось информировать «кого следует» о запланированной крупной краже продовольствия и обмундирования, организованной начальством лагеря в сотрудничестве с «самоуправленческой» верхушкой. Интернациональная группа воров попала в засаду.

Только после этого положение немецких пленных стало улучшаться»

Книга Клауса Фритцше «Шесть лет за колючей проволокой» написана много повидавшим, а к тому же любознательным и наблюдательным человеком. Вот два отрывка из его повествования о жизни в плену.

«Материальное наше положение заметно улучшилось, когда прибыла баржа с пшеницей, на разгрузку которой нас пригласили в свободное время. Вызвались мы с большой охотой, потому что из пшеницы повара могли приготовить что-нибудь съедобное. Взялись за работу, а транспортировку зерна «налево» организовали следующим образом. Уборная наша находилась на берегу, за кухней нашего стана. Туда, естественно, приходилось регулярно ходить определенному контингенту ребят. Те перевязали над щиколотками нижние концы штанин и наполняли пшеницей образуемые таким образом сумки. Уходящие скрывались от взоров следящего персонала, миновав кухонную палатку, где повара стояли наготове, чтобы слить золотой груз в подходящие емкости.

Таким образом собрали два мешка пшеничного зерна за одну смену. Но повара оказались в тупике. Мельницы нет, и все вспомогательные механизмы, придуманные товарищами, желанного эффекта не давали. Варили зерно со специями и травами 8 часов подряд. Зерна размягчались, кашу такого рода раздавали как добавку. Сидели ребята, жуя как коровы и глотая эту ценную питательную вещь более или менее большими порциями.

Результат был ужасающий. Зерно набухало в желудке, что вызывало страшную боль. Страдали люди тем сильнее, чем больше они ели этой опасной каши. Надо считать чудом, что погиб от этого безумия только один молодой человек. Дорого заплатили за кражу зерна».

«В лагере 108–1 когда-то жили или существовали несколько тысяч «сталинградцев» (немцев и их союзников, попавших в плен в сталинградском «котле». — Авт.). Сколько их погибло до моего приезда, нельзя было узнать. Всем известно, однако, что погибших раздевали, прежде чем увезти их куда-то для захоронения в степи. Одежда хранилась на складе, управляемом немецким старшим. Кроме заведующего, там работала группа военнопленных, задача которых, очевидно, состояла в том, чтобы привести в порядок хранящуюся навалом массу шуб, шинелей, мундиров, брюк, ботинок и сапог. Нигде и никем не было записано, сколько экземпляров отдельных категорий попало в этот склад. Отсутствие складской бухгалтерии служило основой оживленной торговой деятельности. Спрос со стороны гражданского населения на обувь, зимние шинели и шубы был большой. Риск минимальный, потомучтонадзирающее лицо советской стороныворовало наравне с немцами.

Риск дилера был громадный, потому что он должен был платить за товар авансом. Пара хороших ботинок — 1 кг хлеба, пара сапог без изъянов — 2, зимняя шинель — 2, шуба — 4 кг. Труженики рембазы получали 1 кг ежедневно, значит, для вступления в торговую систему сначала надо было накопить вклад, отдавая оптовому торговцу, скажем, по 200 г хлеба в течение десяти дней. Вот и получал он пару сапог. Первый шанс провала — это кража в жилом корпусе. Есть товарищи, которые крадут все, что под руки попадает.

Воров, если их поймают, избивают чуть не до смерти, но воровство не прекращается. Второй барьер — это вывод на работу. Вахтерам известно, что определенное число пленных старается покинуть лагерь с контрабандой. Уровень риска быть пойманным на проходной определяется запасом времени на обыск.

…На рембазе с покупателями встречались в уборной именно потому, что никто из вахтеров не решается целый день дежурить на воняющем месте для того, чтобы поймать контрабандиста. Контракты заключались подмигиванием и жестами. Повесил пленный шинель на крюк, а гражданин повесил сумку с продуктами, согласно устно заключенному договору. Гражданин надел шинель, пленный пошел прочь, скрывая сумку под одеждой. Выход из уборной — второй критический пункт торговой цепи. Нередко вахтер устраивал засаду вне пределов отхожего места, делал обыск и отбирал добычу. Поэтому внедрилась практика заключать договора с вахтерами.

Нашелся хитрый представитель этой категории, который додумался до того, чтобы с каждой сделки получать проценты — это лучше, чем уничтожить базу торговли. Под опекунством такого вахтера торговцам жилось неплохо, пока опекун держал верх над конкурентами».

И в завершение повествования о «совместной собственности» еще один отрывок. В этот раз из книги военного корреспондента газеты «Дейли телеграф» Райана Кор-нелиуса «Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев». События, весьма похожие на те, что происходили во время штурма немецкой армией Смоленска летом 1941 года, теперь разворачиваются весной 1945 года на другом «полюсе» войны — в столице Третьего рейха. А вот отличаются они друг от друга уж очень незначительно. Разве что отсутствием кинооператоров.

«Теперь, когда все полицейские служили или в армии, или в фольксштурме, город стал выходить из-под контроля: начались грабежи. Товарные составы на сортировочных станциях взламывали средь бела дня. Маргарет Промайст, совершившей опасное путешествие под сильным обстрелом на товарную станцию, достался один-единственный кусок копченой свиной грудинки. «Оглядываясь назад, — скажет она, — я думаю, это было чистейшим безумием». Елена Майевски и Вера Унгнад всю дорогу до железнодорожной товарной станции в Моабите бежали бегом. Там они увидели, как люди растаскивают банки с консервированными абрикосами, сливами и персиками».

Эльфрида Майгаттер услышала, что в Карштад-те на Германплац грабят огромный универмаг. Она поспешила туда и увидела, что в магазине полно народа. «Все толкались и лягались, пытаясь пробиться к дверям, — вспоминала она. — Никаких очередей больше не было. Не было продавцов и, похоже, никакого начальства. Люди просто тащили все, что видели. Если в руки попадалось что-то бесполезное, это просто бросали на пол. В продовольственном отделе весь пол был покрыт слоем липкой грязи толщиной в несколько дюймов: смесью сгущенного молока, джема, лапши, муки, меда — всего, что перевернула и разбросала толпа.

В отделе готового платья женщины тащили пальто, платья и туфли. В других отделах с полок стаскивали постельное белье, подушки и одеяла.

Ближе к вечеру огромный магазин сотрясся от мощного взрыва. Как говорили, эсэсовцы, хранившие в подвалах амуницию на двадцать девять миллионов марок, взорвали магазин, чтобы их сокровища не попали русским. Во время взрыва погибло множество женщин и детей.

…В винной лавке на углу Гинденбургштрассе Александр Кельм едва верил своим глазам: бутылки вина просто раздавали всем посетителям. Владелец винной лавки сказал: «Наступают тяжелые времена. Так лучше встретить их пьяным».

Последний приют

Паспорт на тот свет

«Перед началом войны наша стрелковая дивизия размещалась на Урале. Где-то в первых числах июня 41 года поступил приказ о передислокации на западную границу, — рассказывал несколько лет назад автору яровчанин Иван Лоренц. — Перед отправкой всем красноармейцам было выдано новое обмундирование, и нас повели в баню. Уже там, еще до помывки, пришел с обычным банным тазиком политрук батареи, а в тазике этом россыпью лежали небольшие эбонитовые футлярчики. Он раздал их нам и вручил каждому по два длинных и узких листочка бумаги. Сказал, что в них необходимо записать фамилию, имя, отчество, адрес родителей или других родственников. Стало понятно, что это и есть смертный медальон, про который я уже от кого-то слышал. По сердцу потянуло холодком, и думаю, не только у одного меня»