Война: ускоренная жизнь - Константин Сомов

Кроме официально организованного грабежа, для красоты слога, именуемого «конфискациями», на оккупированных фашистами территориях повсеместно и постоянно продолжался грабеж населения, так сказать, в частном порядке. Однако следует отметить, что для отдельных захваченных ими регионов СССР предполагались некоторые «скидки».

14 июля 1941 года начальник генерального штаба германских сухопутных войск генерал-полковник Гальдер пишет в своем дневнике о том, что полковник Гааль (начальник штаба 1-го военного округа) на докладе «сообщил о весьма прискорбных фактах грабежей, производимых немецкими солдатами в Литве, и об отправке ими добытых таким образом «трофеев» домой».

А в приказе по 16-й мотодивизии вермахта от 8 августа 1942 года говорится об ограничении грабежа в отношении жителей Кавказа:

«….Особенности проживающих на Кавказе народов заставляют меня предупредить о недопустимости перегибов в отношении местного населения. Жители Кавказа в большинстве своем враждебны большевизму и стремятся освободиться от коммунистического насилия. Они видят в германском солдате естественного союзника, и разрушать их веру является преступлением перед германским народом.

Несмотря на все приказы, имеются еще случаи, когда солдаты врываются в дома, мародерствуют и грабят».

Впрочем, не совсем довольными действиями немецких солдат в отношении сбора «трофеев» были не только представители их командования, но и отдельные жены и подруги «покорителей Востока». Так, некая Зильфрида пишет 30 июля 1941 года на фронт своему возлюбленному унтер-офицеру Йозефу Кистерсу:

«Многие наши модницы разгуливают в трофейных серебряных лисицах. Должна поэтому тебе напомнить, что мы уже 4 месяца как помолвлены, и я надеюсь, что ты мне тоже пришлешь красивые московские подарки, а не только покрывало и полотенца, которых уже так много, что я могу ими торговать».

Эрна из Гастерсло более деликатна и, посылая 30 января 1942 года письмо на фронт «дорогому Гельмуту», излагает свои пожелания в отношении «подарков из России» так:

«Мне кое-что нужно, но не могу же я от тебя этого требовать. Я уже давно пытаюсь достать кожаные или резиновые сапоги. Но я не настаиваю, к тому же я сомневаюсь, что там есть хоть какие-нибудь. Размер ноги у меня 37–38. Или если бы тебе удалось раздобыть шерсть синего или какого-нибудь другого цвета, я была бы тебе очень благодарна. А еще, если тебя не очень затруднит и ты можешь достать симпатичные темные чулки размера 9, я взяла бы пару. Пожалуйста, не сердись, что я написала тебе целый список, и не утруждай себя»

Справедливости ради нужно сказать, что «утруждали» себя не только немецкие солдаты и офицеры, но и их союзники. По признанию румынских оккупационных властей, на советских территориях, захваченных войсками Антонеску, «господствовало чувство безответственности, которое подогревало и возбуждало низменные инстинкты, и многие окунулись в море злоупотреблений». В информационном бюллетене кишиневской квестуры полиции от 19 августа 1941 года можно прочесть: «Военные, прибывшие в первые дни, грабили дома, не делая исключения по отношению к христианам, оставив многих без движимого имущества».

Далее сказано, что некоторые местные жители подвергались ограблению прямо на улице: «….Их останавливали и отбирали у них ценные вещи при обыске. Полковник Тудосе, первый румынский комендант оккупированного фашистами Кишинева, вынужден был признать, что не только немецкие части «на правах завоевателей совершали акты насилия, забирали все лучшее и ценное из складов, домов», но и румынские войска, подражая им, присоединились к этим грабежам, «поиски и присвоения ценностей… были всеобщим увлечением».

Нередко на почве дележа награбленного между союзниками происходили конфликты. Тот же Тудосе жаловался, что немецкие части присваивали себе все лучшее, что было обнаружено на складах и предприятиях оккупированной советской территории. Аналогичные жалобы поступали из Северной Буковины. 5 августа 1941 года правитель Буковины Риошяну телеграфировал в Бухарест, что немецкие солдаты, «открыв предварительно огонь из пулеметов, отстранили румынскую охрану от различных складов и нагрузили машины всевозможными вещами».

Не приходилось читать документов, в которых говорилось бы о наказаниях руководителями немецких оккупационных властей, занимающихся грабежом собственного народа, русских, белорусских, украинских полицейских или солдат охранных батальонов, формировавшихся нацистами из пошедших к ним на службу представителей так называемых нацменьшинств.

Барнаулец Дмитрий Каланчин вспоминал:

«На охране железной дороги у немцев были калмыки, кабардинцы, чеченцы из тех, кто пошел к ним служить. Ходили они в немецкой форме и всячески старались походить на своих хозяев. Помню, на станции, когда собирались нас отправлять в Германию, баба-хохлушка спросила у одного такого смуглого да горбоносого: «Ты хто ж такий, хлопец?». А он ей: «Я немес». Так ему хотелось немцем быть.

Вот они грабители были знатные. Приезжают в село, заходят в хату: «Выбрасывай все из сундука!» Что им нравится, берут, жаловаться бесполезно. Да и кому, таким же грабителям?»

«Товарищеские кражи»

У немецких солдат, находившихся непосредственно на линии фронта, в окопах и траншеях — в отличие от их товарищей из тыловых подразделений, — грабить местное население возможности практически не имелось. Впереди был «Иван», сзади исковерканная разрывами бомб и снарядов «полоса отчуждения», откуда население подлежало выселению. Приходилось искать что «плохо лежит» уже в своем окружении.

«Надо сказать, что по части провианта дела обстояли далеко не лучшим образом, — пишет Генрих Метельман о своем пребывании в Крыму в мае 1942 года. — Когда нам с моим другом Августом приходилось стоять на посту в ранние утренние часы, мы своими глазами видели, как грузили хлеб на автофургон. Темень была, хоть глаз выколи, и, проходя мимо автофургона, мы иногда машинально поигрывали завязками от брезента, покрывавшего кузов. Но однажды, взглянув друг на друга, сообразили, что нас одолевает одна и та же мысль, хоть и неправедная. Но что с нас взять: голод — не тетка! Обреченно кивнув, я запустил руку под брезент в попытке нащупать желанную буханку. Но едва я ее сунул, как ее сковала чья-то железная хватка и посыпались отборные ругательства. Под брезентом оказался наш вездесущий фельдфебель. Жалкие попытки Августа оправдаться тем, что, дескать, нам послышался какой-то шум из-под брезента, были тут же пресечены.

А на следующее утро мы, представ пред светлые очи нашего командира роты, получили от него две недели гауптвахты. Но куда более тяжким наказанием было появиться перед строем, когда нас выставили перед всей ротой как жуликов, пытавшихся обворовать своих же товарищей, доверивших нам охрану хлебных запасов».

В докладной записке Особого отдела НКВД Сталинградского фронта в УОО (Управление особых отделов. — Авт.) «О дисциплине и морально-политическом состоянии армий противника», датированной 31 октября 1942 года, говорится:

«Отсутствие должного взаимного уважения приводит к чрезвычайно широкому распространению в германской армии «товарищеских краж». В каждой штрафной книге можно увидеть множество наказаний за подобные кражи. Развращенное постоянными грабежами гитлеровское воинство уже не довольствуется ограблением населения, а тащит все, что плохо лежит, у себя».

Офицер 252-й пехотной дивизии вермахта Армин Шейдербауер по этому поводу пишет:

«Несмотря на самые суровые меры наказания, случаев воровства было много. От воров не была застрахована даже почта».

Но это были еще «цветочки». Как всегда и везде встречались в среде немецких солдат люди, готовые ради личного блага не щадить ни врагов, ни своих камерадов.

Армин Шейдербауер вспоминал, как уже в марте 1945 года в госпитале Данцига, где он находился на излечении после тяжелого ранения, «дежурный санитар нечасто набирался мужества, чтобы подняться из подвала наверх. Когда это было совершенно необходимо, он приносил еду. В то время как на продовольственном складе имелось сливочное масло и другие продукты, нам выдавали только жидкий морковный суп. Иногда было несколько ломтиков хлеба с плавленым сыром и мармеладом. Однако прямо на наших глазах этот санитар ел шоколад и бессовестно заявлял, что раненым он не положен».

Готтлиб Бидерман (132-я пехотная дивизия, Волховский фронт, июль 1943 года.):

«Один солдат из 5-й роты украл ящик из груза почты на пути во взвод, откуда он для себя лично вытащил сигареты и продукты. В наших рядах было хорошо известно, что кража такогорода представляет собой серьезное преступление в германской армии, за которое может последовать суровое наказание.