Opus 2 - Евгения Сергеевна Сафонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Только что Айрес вернула своё королевство без боя.
Мирана посмотрела на сына, сосредоточенно просчитывающего что-то на ступеньках Храма Жнеца. На Соммитов, прижавшихся друг к другу в стороне. На Дауда, обнимающего дочь – он следил за королевой с прищуром кота, готового к охоте.
…но Айрес не могла знать, что всё будет так. Или могла? Даже если это её рук дело, сейчас они бессильны: им ничего не доказать, не остановить её, не атаковать без риска для города и его жителей, не обвинить так, чтобы люди не начали роптать…
– Уходите, – повторила Айрес, неотрывно глядя на трибуну, где затерялся в белом свете её наследник. – Надеюсь, я смогу ему помочь.
– Лжёшь, тварь.
Одинокий, полный ненависти голос разнёсся над толпой звонко, как пощёчина.
Айрес посмотрела на того, кто проталкивался к помосту сквозь сбитых с толку людей, и мысок её туфли завис над первой ступенькой короткой лесенки.
– Вы подлая, лживая, двуличная тварь, Ваше Величество, – сказал Эльен, поднимая над головой книгу в старой, истрёпанной веками коже. – Потому что вы поможете ему лишь одним способом – кинжалом в сердце. И вы знали об этом задолго до сего дня.
* * *
– Если что, именно это я и подразумевал под глупостями.
Ева не ответила. Хотя слышать голос Мэта в кои-то веки было приятно – всяко приятнее, чем шёпот смерти впереди и хруст костей под ногами. Она старалась переступать через тех, кому не суждено было сегодня покинуть праздник, но их оказалось так много, что прикрывающая кости одежда почти закрыла собой и брусчатку, и снег. До трибуны оставалось едва ли полсотни шагов. Её отбросило дальше, чем тех, кто стоял на земле – наверное, из-за того, что в момент призыва она весила чуть тяжелее воздуха, – но не настолько далеко.
Очень маленькой, очень трусливой части её хотелось бы, чтобы этих шагов было больше.
– Ты обещала…
– …не творить глупостей? Прости, соврала. Скрестила пальцы за спиной. Не говори, что не заметил.
Двигаясь сквозь море влекущего света, Ева думала о странных вещах. Например, что это не так уж плохо – закончить жизнь на фортиссимо. И, наверное, даже в мажоре. Чакона Баха, да и только. В оригинальном скрипичном варианте её завершала пустая квинта: мажор, минор, дорисовывай сам. Во времена Баха мажор звучал устойчивее, и он напрашивался, но маленькой Еве нравилось дорисовывать минор. Она вообще любила трагедии… когда-то. Их легко любить, когда ты толком не понимаешь, что за ними стоит, а в твоей жизни чертовски мало вещей по-настоящему трагичных; родители морщились и убегали от страданий и крови на экране или книжных страницах, а она внимала этому взахлёб.
От воспоминаний Ева почему-то улыбнулась – в ситуации, меньше всего располагавшей к улыбкам.
Надо же, какие глупости лезут в голову, когда остаются последние шаги до небытия…
– Ты всерьёз думаешь, что эта идиотская затея сработает? Ты труп, если забыла, – за привычной демонской издевкой сквозила лёгкая паника. – Тебе нечего ему предложить.
– Я попытаюсь.
Вместо ткани и костей ноги ощутили ледяную брусчатку – перед самой трибуной откуда-то возник просторный прямоугольник, чистый даже от снега. Лишь когда он остался позади, Ева поняла: совсем недавно здесь высился помост для почётных гостей.
А у риджийцев, похоже, всегда наличествовал козырь в рукаве…
– Ты ведь не хочешь умирать!
– Смерть – друг наш, а не враг. Ты сам говорил.
Когда-то эти слова казались ей ещё одной издёвкой. Сейчас – добрым советом.
Интересно, видят ли её снаружи? Едва ли… Крохотная белая фигурка в белом свете, густом, почти непроглядном. Наверняка Айрес заметила, как Ева пробивалась к трибуне, но это ничего не изменило. Теперь девчонка, из-за которой все планы королевы едва не полетели к чертям, вряд ли могла казаться ей опасной – Айрес позаботилась о том, чтобы Люче превратилась в кусок светящегося железа, и ей точно не докладывали о нежданном гномьем великодушии. Даже знай королева, что клинок, способный умертвить вместилище бога, остался при ней, едва ли это её взволновало бы. Она мерила всё немножко другими категориями – и наверняка не думала о дурацких старых песнях, да и Ева не походила на девочку, способную убить того, кого любит.
Она и сама не знала, сможет ли сделать то, что должна сделать, если Мэт окажется прав.
– Есть вещи куда хуже смерти. Например, предательство. Эгоизм. То, что я сделала с человеком, которым восхищалась, потому что не хотела умирать. – Она замерла перед трибуной, запрокинув голову. – Спасибо за урок, Мэт. Тогда я боялась. Теперь – не боюсь.
Фигуру того, кто стоял в центре гексаграммы, не было видно даже отсюда. Всё заслоняло белое сияние, которым полыхали границы круга, судорожно пытавшиеся удержать внутри чудовищную силу, пойманную в капкан из крови, заклятий и рун. Лишь крылья – огромные, размашистые, шире не только круга, но и трибуны – теперь можно было разглядеть отчётливо до рези в глазах.
Наверное, если б Ева могла чувствовать хоть что-то, она бы и правда её ощутила.
Тихий внезапный смешок раскатился в ушах одновременно с тем, как Ева встала на первую ступеньку, перешагнув через разбитые, выпавшие из рук музыкантов скрипки, лютни, флейты.
– Спасибо за веселье, златовласка. – Она никогда не думала, что голос Мэта может звучать умиротворённо – в тон тому, что мерцало в её душе. – Занятное у нас вышло шоу. Заканчивай его, как считаешь нужным.
Ева снова улыбнулась. Несмотря на всё плохое и хорошее, что ей сделали; а может, благодаря этому, ведь хорошее всё-таки было.
Если бы не Мэт, её – единственной, кому под силу пройти сквозь смертоносный свет, чтобы закончить эту историю совсем не так грустно, как она могла бы закончиться, – сейчас бы здесь не было. Как и Люче в её руках.
– Досмотришь конец из Межгранья, – сказала она, поднимаясь навстречу финалу. – Думаю, там тебя уже заждались.
– Не могу сказать, что соскучился по товарищам.
– Прощай, Мэт.
– Если что, я всегда за то, что шоу должно продолжаться, но…
– Вон. Из моей. Головы.
Когда Евины босые ноги коснулись расколотого мрамора наверху, она не слышала ничего, кроме шёпота света, твердившего: она сполна заслужила всё, что сейчас произойдёт.
Жизнь за жизнь. Её – за жизни всех людей, драконов и глупых мальчишек, которых она не смогла уберечь. Герберта. Лёшки. Гертруды. Тима, Юми, Кейлуса, лелеявшего в душе обиженного ребёнка,
