Цветы на нашем пепле. Звездный табор, серебряный клинок - Юлий Буркин

— Браво, Ваше Высочество.

Просияв, юноша опустил шпагу и поклонился в ответ.

— Подойди ко мне, сынок, — позвал король.

Вкладывая шпагу в ножны, принц приблизился.

— Представь, — медленно подбирая слова для примера, предложил ему отец, — ты — король. Гонцы сообщили тебе, что в отдаленных лесах Безмятежной завелся крылатый паук Рагга, который поедает твоих мирных подданных. Ты отправился бы сразиться с ним?

Принц улыбнулся:

— Конечно, Ваше Величество. Хотя я бы и знал заранее, что это досужий вымысел. Паук Рагга — выдумка вздорных самок.

— Так чего же ради ты пустишься в этот путь, только выставляя себя посмешищем?

Нахмурившись, юноша задумчиво помолчал, а затем ответил с чуть заметной обидой в голосе:

— Вы сомневаетесь в моей преданности долгу, отец? Напрасно. Несмотря на риск быть осмеянным, я посчитал бы своей обязанностью отправиться туда. Таково наше предназначение: брать на себя ответственность за судьбы наших подданных, каких бы жертв нам это ни стоило. Королю не пристало бояться ни насмешек, ни чего-либо еще. Так учит меня мой репетитор по этикету и второй отец Дент-Ракши.

— Что ж, так тому и быть, — пробормотал Лабастьер Шестой так тихо, что услышать эти слова мог только он сам. Затем вновь обратился к сыну:

— Продолжай урок. У тебя хорошие учителя.

До середины дня Лабастьер пребывал в тягостном томлении. Решение было почти принято, но чем конкретно это грозит ему, он не знал. Однако, сам того не желая, он принялся мысленно прощаться со всеми и всем окружающим.

В середине дня он предложил Мариэль прогуляться на сороконогах в лес, ощущая при этом небывалый прилив нежности к ней. Она с радостью согласилась, и это была одна из их самых прекрасных прогулок.

На Безмятежной наступала короткая теплая осень, когда в большинстве своем фиолетовые, изредка же — бирюзовые, растения планеты становятся синими и голубыми, а листья некоторых из них украшаются яркой зеленой каймой и выглядят так, словно облачились в карнавальный наряд…

Насквозь пропитавшись пряными запахами леса, к вечеру супружеская чета отправилась в обратный путь, и каждый из двоих был полон любовью. Ибо гласит пословица: «Ракочервь и любовь: чем больше оторвешь, тем больше вырастет».

Усталость была приятной, но столь сильной, что Лабастьер уснул до появления думателя в его голове. Лишь утром, проснувшись возле спящей еще жены и почувствовав себя разбитым, он сразу заподозрил, что находится под воздействием «дядюшки». И действительно, тут же он услышал привычный уже мысленный голос:

— Как спалось?

— Ты не разбудил меня потому, что не захотел меня беспокоить, или потому, что в принципе не способен разбудить меня изнутри?

— Я-то не способен? Еще как способен. Я ведь могу внедриться в твои сновидения и такое тебе показать, что ты не то что проснешься, а еще и гамак обмочишь.

— Спасибо на добром слове. Однако снилось мне что-то приятное…

— Это я показывал тебе «Праздник соития» земного племени ураний — расы, которой нет на Безмятежной. Это воспоминание нашего прародителя Лабастьера Первого. Но несмотря на древность этой информации, я способен воспроизводить ее довольно отчетливо…

— Верно, верно! — встрепенулся Лабастьер. — Разноцветный костер, танец девственниц… Помнится, во сне я был вождем этого гордого и красивого племени. Но что-то было не так… Да! Мои родители! Те самые Рамбай и Ливьен, которых ты недавно мне показывал. Они были очень недовольны чем-то.

— Еще бы. Ведь они понимали, что племя погибнет…

— Да, в красоте этого праздника было что-то погребальное… Ты объяснишь мне, в чем там было дело?

— Пожалуйста. Но это — лишь маленькая частичка тех знаний, которые я хочу передать тебе… Так что ты решил?

— Ты и сам прекрасно знаешь, что я решил.

— И когда мы приступим?

— Дай мне хотя бы еще один день пожить простой жизнью простого короля Безмятежной. Придержи свою страшную тайну при себе…

— Хоть день, хоть неделю, хоть месяц… Мне все равно. Мне слишком мало осталось жить, чтобы я еще чего-то боялся. Обстоятельства сложились так, что я держал эту тайну при себе годы, порою впадая в отчаяние и уже не надеясь на контакт с миром… И ничего страшного с Безмятежной за это время не произошло. Возможно, беды не случится еще столько же, а может быть, она не приключится вообще… Но в то же время, каждая минута может оказаться последней.

— Один день! — упрямо повторил король. — Я же сказал, я решился. Все говорит за то, что мои предки совершали подобный шаг, и я не вижу причин быть исключением. Но мне нужен один-единственный СЕГОДНЯШНИЙ день!

Он и сам не смог бы объяснить, почему он так упорно отстаивает этот незначительный срок. Скорее всего потому, что предыдущий день был так прекрасен…

Некоторое время длилась пауза. Наконец мысленный голос думателя отозвался:

— Чтобы процесс передачи информации был максимально эффективен, между нами должно царить полное взаимодоверие, и тебе не должно казаться, что в этом деле содержится хотя бы намек на насилие. Поэтому я покидаю тебя. А приду — опять в полночь. Только не усни.

14

Безумствует гроза, сияют зори,

Иль звезды тишью украшают ночь,

Заметь, всегда есть то, что на просторе

Свой путь найти готово нам помочь.

А в гнездах каменных во взорах страх и горе,

И всяк, кто встречен, тщится скрыться прочь.

Однако, «перед смертью не надышишься». День, за который он так упорно торговался с думателем, не принес Лабастьеру никаких радостей. Словно их прощальный запас был исчерпан вчера.

Сначала он рассмотрел выполненный министром юриспруденции проект приказа о введении на Безмятежной смертной казни дворянам за измену королевской присяге. Но не подписал его, чем министра крайне разочаровал.

Потом он принял Ракши, и пришлось заниматься уже несколько раз откладываемым им вопросом о легализации некоторых видов оружия, коими Тилия намеревалась оснастить королевский отряд. Проспорив около часа, пришли к обоюдному решению, немного повременить…

Затем явился Лаан. Лабастьер несказанно обрадовался и предложил другу провести часок за сосудом напитка бескрылых. Но тот вел себя как-то странно и затеял туманный разговор — сперва об успехах принца Лабастьера Седьмого, а потом — о неких долгах и обязанностях…

Лабастьер тщетно пытался вникнуть в суть его слов, но тот бродил вокруг да около… Наконец, король, догадавшись, на что Лаан намекает, заявил ему, что если тот желает спать с Мариэль, то к ней с этим и следует обращаться, и скрепя сердце, добавил, что та, вроде бы, отказывать не собирается.

Лаан внезапно вспылил и в самых повышенных тонах ответил, что, мол, пришел он вовсе не за тем, а чтобы напомнить королю о его долге перед народом. На Безмятежной царит хаос и беспорядок, в чем они лично убедились во время недавней кратковременной инспекции, король же, вкушая радости семейной жизни, проводит дни напролет в неге и безделье, и даже не пытается преодолеть охватившую его позорную болезнь боязливости…

Лабастьер не нашелся, что ответить ему. Но тот и не стал дожидаться, а гордо удалился сразу, как только закончил свою тираду.

И тут же появилась Мариэль. Выглядела она разгневанной, чему Лабастьер даже не удивился. Такой сегодня день. Причина ее дурного расположения духа выяснилась сразу. Она сообщила, что невольно слышала разговор Лабастьера с Лааном и возмущена той пошловатой легкостью, с которой он сообщил махаону об их возможной близости. Она предложила Лабастьеру хорошенько подумать о своем поведении и о ее положении в королевской семье в то время, как она с группой придворных отправляется показывать принцу красоты лесной природы…

Лабастьер решил развеяться и полетать в одиночестве в столичном небе. Но прохладный осенний ветерок добавил еще один штришок в картину его удрученности, а легкий моросящий дождик прекратил прогулку, вымочив ему крылья, и во дворец король возвращался пешим ходом.

Махнув рукой на все, он засел в библиотеке.

Когда Мариэль вернулась, они помирились, но до любовных ласк как-то не дошло.

…И вот наступила полночь.

— ?.. — спросил думатель даже не словом, а самим ощущением скептического ожидания. Что сильно Лабастьера обозлило. Словно сговорившись, все тычут ему сегодня его несостоятельностью. Но он тут же сообразил, что причиной раздражения служит подавляющее его психику телепатическое поле.