В когтях неведомого века - Андрей Ерпылев

– Да при чем тут я, Серр… – Египетский инженер скромно отвел глаза. – До встречи с тобой я темный был, как ехзар. Ты мне глаза раскрыл. Сопромат, – жмуря глаза, с удовольствием выговорил он новое для себя слово, наполнившееся столь глубоким смыслом. – Это великая сила! Без него же никуда…

Теперь уже пришлось отводить глаза Сергею: он отлично помнил, что практически теми же словами пытался убедить в важности сей основополагающей технической дисциплины толпу юных остолопов Леонид Мартынович, институтский преподаватель сопромата. Жаль, что тогда ему не удалось вбить немного этой премудрости в молодые мозги, заполненные до отказа дискотеками, вечеринками и смазливенькими ветреными сокурсницами. Точно так же не удается порой чересчур вежливому пассажиру втиснуться в последний троллейбус, переполненный плечистыми хамоватыми типами…

– Мар‑р‑льчики! – просунулась в «кабинет» вихрастая головка Рамоон. – Пойдемте кушать! Р‑р‑лыба стынет!

– Сейчас, Ромка, – с любовью взглянул Сергей на спутницу жизни. – Минутку.

Он был счастлив, как никогда. Неужели для полного счастья ему не хватало любящей женщины рядом? Десятки мимолетных подружек и несколько лишь чуть более кратковременно задерживающихся рядом жен – не в счет.

А еще не хватало честной работы, дающей нечто большее, чем удовольствие «нагреть» ближнего своего на десяток тысяч баксов, не хватало надежного понимающего друга – не только собутыльников, компаньонов и партнеров по бизнесу, предающих чаще, чем уличные шлюхи…

– Слушай, Серр, – заторопился Оран‑Тог, вынимая из самодельного тубуса (возможно, первого в мире), тоже сделанного по совету Дорофеева, новый лист папируса. – Пока мы с тобой еще трезвые, давай обсудим вот этот подъемничек. Понимаешь, доставлять раствор на четвертую отметку стало сложновато. Я вот что придумал…

Рамоон еще пару раз заглядывала в комнату, звала забывших обо всем на свете мужчин, сердилась для виду… На самом деле она была счастлива еще больше Сергея: исполнилась заветная мечта любой женщины и даже больше…

Молодая женщина боялась признаться не только своему мужчине, но и самой себе, что недолго уже ждать радикальных перемен в жизни. Несмотря на юность, наверное, извечным женским чутьем она понимала, что в ней зарождается иная жизнь. Конечно, она не верила в то, что ее милый Сер‑рий будет против ребенка, но лучше подождать немного, чтобы уж наверняка…

– Ромка! Что с тобой? – склонилось над ней встревоженное лицо мужа. – Ты чего ревешь, глупая? Ну, задержались немножко, прости… Ты обиделась, что ли?

– Да нет, ничего… Просто все остыр‑р‑ло… – счастливо выдохнула Рамоон, вытирая глаза рукавом туники, и подумала: «Нет, он меня никогда не бросит…»

* * *

«Как это пишется‑то?..»

Старший надзиратель Такетх изгрыз уже несколько бамбуковых стил, перепортил пачку дорогущего папируса, но ничего путного не придумывалось.

Мало того, что анонимку приходилось писать на чужом, пусть и хорошо известном, языке – сам жанр был не слишком знаком строителю. И не потому, что в своей долгой и непростой жизни чужд он был интриг и во всех начинаниях всегда был кристально честен, – просто до сих пор удавалось обходиться иными средствами, чем белый лист, покрытый невразумительными закорючками. Да и вообще в бумагомарании он был не силен.

А как обойтись без «немого гонца», если те, кому он адресован, – за морями, за лесами, за горами, за долами? Сам не поедешь, да и нарочного не пошлешь. Только и поможет, что письмо без подписи. По слухам – самый проверенный способ.

Вот бы кто помог, так Афонька – уж он‑то крючкотвор из крючкотворов, но не предложишь же человеку писать донос на самого себя?

«Нет, похоже, что ничего не выйдет, – подумал надзиратель, отбрасывая очередной испорченный лист и с тоской вычитая несколько монет из своего бюджета. Это был прямой убыток: положенный ему папирус он, конечно, не покупал. Наоборот, частенько удавалось „толкнуть“ излишки не пригодившихся канцтоваров налево, а кому нужен испорченный?.. – Придется грамотея искать да платить ему за работу, а потом и за молчание… Черт!»

– Ты меня звал? – раздалось откуда‑то из‑за плеча.

«Кто тут?» – перепугался Такетх.

Обычно он никак не относил себя к робкому десятку, смолоду любил кулачную забаву, ходил с голыми руками против ножей и дубинок, да и теперь, перевалив пятидесятилетний рубеж, легко мог «навтыкать фонарей» иному тридцатилетнему молодцу. Но то ли «скользкое» занятие влияло, то ли поздний час, когда честные люди дома сидят, а не бродят по чужим дворам, но руки, схватившие масляный светильник, изрядно дрожали.

А еще он помнил, что, садясь за кляузу, надежно запер входную дверь. И не на крючок, который можно откинуть снаружи чем‑нибудь тонким вроде лезвия ножа, а на надежный кованый засов…

– Кто тут? – попытался он крикнуть, но лишь просипел перехваченным горлом, глядя с ужасом в темный угол, куда никак не проникал слабый, дрожащий свет ночника. – Покажись! Не прячься!

– А я и не прячусь.

Надсмотрщик резко обернулся и опешил: за столом, прямо напротив него, сидел, закинув ногу за ногу, незнакомец, дерзко ухмыляющийся и наматывающий на длинный узловатый палец тощую бороденку. Такетху даже показалось, что тот как две капли воды похож на проклятого харона Афоньку. Он зажмурился, помотал головой, но наваждение не исчезло, лишь неуловимо преобразилось в не менее ненавидимого изобретателя Серр‑Гея.

«Похоже, пора завязывать с крепкими напитками! – решил старый выпивоха, тайком пытаясь нашарить в кармане амулет против злых духов, но не находя его. – Видится черт знает что!..»

– Так что ты хотел, уважаемый Такетх? – слащаво улыбнулся ночной гость: теперь он походил на давно покойного начальника и благодетеля, очень удачно оступившегося в свое время со строительных лесов, чтобы уступить место преемнику. – Зачем ты меня звал?

– Я не звал… – замотал головой надсмотрщик, с ужасом понимая, кого он накликал себе на голову в этот проклятый час, когда, по поверью, всякая нечисть спокойно бродит по белу свету, смущая некрепкие умы и души. – Я просто…

– Значит, я зря явился, – печально покивал головой Нечистый, теперь уже походя на соперника, когда‑то давно оболганного перед начальством и, наверное, давно сгнившего на медных рудниках под Хоисом. – Обидно, понимаешь… Ох, как я не люблю ошибаться… Ну, если ты ничего от меня не хочешь…

«А вдруг…»

Сам не понимая, что делает, Такетх, давясь словами и захлебываясь, принялся рассказывать внимательно слушающему злому духу свою проблему…

– Ну что же, – медленно протянул демон, когда рассказчик выдохся. – Я могу тебе помочь. Не бесплатно, конечно. Но это ты и сам понимаешь.

Холодея от ужаса, надсмотрщик увидел, как испорченные папирусы полыхнули зеленоватым холодным пламенем и тут же погасли. Но на столе вместо горстки пепла остались два исписанных листа.

– Вот этот подпиши. – Нечистый, похожий на кого‑то еще, вспоминать кого было мучительно стыдно, деловито придвинул к Такетху один из них. – Да не чернилами, дурила! Кровью подпиши.

Безвольный, как сомнамбула, строитель, не пытаясь даже вникнуть в смысл написанного, уколол себе большой палец острием стила и вывел им свою корявую подпись…

– Отлично! – Скрепленный кровью документ исчез, словно его и не было, а следом за ним сам собой свернулся в трубочку, украсился шнурком со смазанной восковой печатью и растаял в воздухе второй, анонимный. – Не горюй, твоя писанина уже на пути к адресату… Э‑э! Да ты спишь совсем!..

Такетх и в самом деле сладко посапывал, уронив голову на одну руку, другой обнимая неизвестно откуда взявшуюся амфору со сладким заморским вином.

* * *

Афанасий уже третий час вертелся на своем узком холостяцком ложе, мучительно пытаясь заснуть, но Морфей плевать хотел на его мучения и глумливо отвергал все попытки договориться миром. Он разгонял стада овец, верблюдов и даже ехзаров, которые бедняга пытался пересчитать, подменял обычной водой сногсшибательное снотворное, купленное втридорога у рыночного шарлатана, показывал на обратной стороне век такие картинки, что сон бежал от мученика еще дальше.

А все проклятый изобретатель со своим рукодельным камнем! Как бишь, он его назвал? Бетон? Черт бы его побрал! Нет, не камень – камень как раз вещь замечательная. Несговорчивого Сергия пусть бы он побрал. Только так, чтобы готовенький рецепт оставил да подробные пояснения. Как греки это называют? Что‑то там от «технос» и «логос»[146]… Эх, даже языки ему, Афоньке Харюкову, никогда не давались – где же в секрет камня вникнуть? Мало, видать, порол батюшка сызмальства… Черт!.. Черт!.. Черт!.. Черт!..

– Зачем я тебе? – раздался где‑то за изголовьем сварливый голос. – Заснуть, что ли, не можешь? Так я тебе не лекарь, снотворного не выпишу…