Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья) - Валерий Язвицкий

— Прости, господи, наши согрешения!

Губы Василия Васильевича дрожали, и был он бледен. Василий Беда молча, почтительно ожидал дальнейших расспросов, но государь был в нерешительности. Вдруг, нахмурив брови и крепко сжав руку Ивана, резко сказал:

— Ну ведай все, Иване. Право ли сие, суди сам. Государю все знать надобно… Сказывай, — обратился он сурово к подьячему.

— Как тобе ведомо, — начал тот, — зимой еще поехал в Новгород из Москвы дьяк твой Степан Бородатый и меня с собой взял. Спознали мы там Ивана Котова, боярина Шемякина. Воротить обещали вотчину возле Галича…

— Жирно сие, — не удержался Василий Васильевич, — хватит ему и той, что у Чухломы есть…

— Он же, Иван Котов, все и нарядил вместе с княжим поваром. Поел за ужином князь Димитрий курицы, а на другой-то день и помре…

Подьячий замолчал, а Василий Васильевич, забыв все волнения свои, уже радовался, как ребенок.

— Нет, Иване, у нас более злого ворога! — воскликнул он и добавил весело, будто и не он в том виноват: — Помог нам господь своей милостью, погубил злодея! Слава тобе, Христе боже наш, слава тобе!..

Он со счастливой улыбкой часто крестился и, обратясь к подьячему Василию Беде, сказал ласково:

— Жалую тя в дьяки.

Подьячий бросился к государю и, пав пред ним на колени, трижды облобызал протянутую ему руку…

Отпуская дьяка, Василий Васильевич сдвинул брови и строго сказал:

— Утре бояр и воевод созову. Повестуй им о смерти ворога нашего, о погребении его, да так сказывай, дабы мнения не было. Во многоглаголении умолчать умей. Да и после о сем заикнуться не помысли, дабы у тя живого язык не вырвали!..

— Будь покоен, государь. Верой и правдой тобе служим…

Дьяк земно поклонился.

— Будьте здравы, государи! — сказал он, направляясь к дверям.

— А сын-то Шемяки где? — крикнул ему вслед Василий Васильевич.

— Князь Иван отъехал с матерью в Литву.

— Ну, иди с богом…

Когда ушел Василий Беда, великий князь Василий обнял сына и радостно проговорил:

— Токмо сей часец яз совсем поверил, что злодея уж нет! Во какой дуб повалили! Осталось еще все корешки его из земли выдергать…

— С другими-то легче будет справиться, — заметил Иван. — Токмо вот пошто ты вотчину даешь Котову-то? Какая ему вера? Ведь господина своего погубил. С ним бы так надобно содеять, как салтан Магмет с наместником царьградским содеял.

— Ох, людей ты еще не ведаешь, Иване. Не можно нам казнить переметчиков за воровство чужому князю. Испужает их сие, а нам переметчики всякие еще понадобятся…

Наутро созвал бояр и воевод Василий Васильевич после завтрака. Все уже знали, какую весть привез Василий Беда, знали и то, что из подьячих он в дьяки пожалован.

Весь двор княжой собрался в передней Василия Васильевича, куда вышли оба государя и все княжое семейство с дворецким Константином Ивановичем и слугами дворскими.

Весел и радостен сидит великий князь на столе своем отчем, и весь двор его радостен. Вот подымается он, поддерживаемый Васюком, и говорит своим звонким голосом:

— Избавил господь бог нас от злого ворога, конец пришел межусобию.

Ныне и татар бояться не будем!

Гулом голосов откликнулось все собрание:

— Слава те, господи! Истинно так, государь!..

— В сраме великом умер злодей-то, — прогудел густой голос Ивана Ряполовского, — сам бороду свою оплевал!..

Сделал знак Василий Васильевич, и все смолкли.

— Сей часец поведает вам дьяк Василий Беда все: и о злодее и пакостях Новагорода, что заедино с ним был.

Встал дьяк, поклонился всем и, бегая глазами по сторонам, заговорил быстро, витиевато и красиво. Рассказал он, как новгородцы в ущерб Москве помогали Шемяке, как полки его снаряжали и даже войско ему давали, лишь бы только Москву ослабить и разорить…

— Сколь им, ворам, ни воровать, а и им конец будет! — крикнул кто-то из воевод. — Пойдем мы на них!..

Рассказывал далее дьяк, как заболел Шемяка и умер, добавив в заключение:

— А новгородцы и тут назло Москве с честью великой положили его в Юрьевом монастыре, словно их князь он был…

— Таким почетом, — воскликнул Курицын, — они и других удельных манят: помогать, мол, против Москвы будем и честь воздадим…

— Мы им, удельным-то, покажем! — вспылил Василий Васильевич. — Покажем, как львы рыкают, будет им небо в овчинку!..

Иван нахмурил брови. Не нравилось ему, что слова у отца дела опережают. Вспомнил он, как бабка говаривала: «Ты молчи да делай, пусть о том другие бают».

— Казни, государь, всех злодеев, что против тя шли! — кричали бояре.

— С корнем рви всякое воровство!

— Не токмо князей казни, а и бояр и слуг их поимай, бери у них вотчины!..

— А Новугороду хребет преломить надобно! — воскликнул в гневе Василий Васильевич.

Иван не утерпел и шепнул отцу:

— Пошто о сем при многолюдстве таком?

Отец смутился, потом засмеялся и молвил радостно:

— Ну а теперь в крестовую. Помолим божьей помощи, возблагодарим за конец межусобию…

После молебна отпустил Василий Васильевич двор свой, ласково молвив:

— Днесь на обед вас зову, бояре и воеводы. Позову и владыку.

Иван, сопровождаемый Илейкой и Курицыным, пошел в покои свои.

— Разорались бояре-то, — недовольно проворчал Илейка, — как грачи на гнездах, когда прутья друг у друга отымают! Жадны они на чужие вотчины!

— А по мне, худо, Федор Васильевич, — сказал тихо Иван, — что государь словами дела опережает…

Курицын быстро взглянул на Ивана и молвил:

— Мудр ты еси. Истинно, государь, все таить надо, дабы слух к ворогам не дошел. Государю словами надобно мысли свои сокрывать…

Иван улыбнулся весело:

— Вон дьяк-то как красно баит! Весть всего в два слова, а он сорок коробов насыпал…

— Неверный мужик, дьяк-то, — вмешался Илейка, — мимо глаз глядит, а свои прячет…

— А из всего, что сказывали, право токмо одно, — строго закончил Иван, — не миновать нам рати с Новугородом.

Книга третья

Великий князь московский

Глава 1. Плоды неисправлений удельных

В лето тысяча четыреста пятьдесят четвертое, марта тридцатого, прискакал поздно вечером вестник из Ростова Великого, объявивший о кончине владыки Ефрема, архиепископа ростовского, друга митрополита Ионы и великого князя Василия Васильевича. По сему случаю митрополит уведомил княжое семейство, что завтра, тридцать первого марта, сам он будет служить заупокойную обедню у Михаила-архангела.

На другой день, ясным погожим утром, выехали с княжого двора две колымаги со сдвинутыми занавесками, направившись к Кремлевскому собору.

Иван, сидя с отцом, глядит в слюдяное окошечко на залитые солнечным светом улицы и жадно вдыхает воздух, напитанный особой свежестью от распускающихся листьев. Кругом на скворечнях скворцы весело бормочут, присвистывая и прищелкивая, — вовсю заливаются, трепеща крыльями. Ежится слегка Иван от утренней бодрящей сырости, но беспричинная радость льется ему прямо в грудь из глубины сияющей небесной лазури.

— Эх, весна, сынок, — грустно говорит князь Василий, — и охота мне хошь бы раз взглянуть, как скворушки крылышками в радости дергают…

Больно это слышать Ивану, но молчит он. Что можно сказать, когда непоправимо несчастье. Тоска и радость весенняя сливаются в сердце его, и вдруг видит он: из колымаги, едущей рядом, раздвинув занавески, выглянуло сияющее девичье личико и тотчас же скрылось. Иван даже вздрогнул от неожиданности — померещилась ясно так ему Дарьюшка…

Слушая во храме песнопения о смерти и славословия богу за то, что призвал он к себе душу раба своего Ефрема, Иван все время поглядывал на супругу свою, княгиню Марьюшку, и все более и более мнилось ему, что это — Дарьюшка. Из тех времен Дарьюшка, когда оба они так горько плакали в уголке под лестницей, у входа в башенку-смотрильню. Дрожит его сердце, сладко замирает от весенней неги, и замечает он впервые, что длинноногая девочка вдруг подросла, округлилась вся и ходит, павой выступая, и глаза у нее совсем по-иному глядят.

Та и не та стала Марьюшка и посмелела. За два года в новой семье ко всем привыкла она и уж не боится Ивана. Несколько раз взглянула на него лукаво, взмахивая темными ресницами. Иван невольно улыбнулся ей, и она ответила ласковой улыбкой, но, спохватившись, сделала тотчас же печальное лицо и перекрестилась.

Длинная заупокойная обедня прошла незаметно для Ивана, и, вопреки привычке думать в церкви о важных делах, этот раз он ни о чем не думал, а почти неотрывно смотрел на свою, совсем еще юную княгиню и любовался ею.

Все красивое и нежное, что было когда-то у него с Дарьюшкой и в Переяславле Залесском и в Москве, снова воскресало в душе его.