Верное сердце - Александр Кононов

Чем дальше к выходу, тем больше редела толпа.

Недалеко от двери на лестницу стоял человек в штатском, лет тридцати.

Веремьев подошел близко к нему и спросил:

— Ваш студенческий билет?

Шумов стал рядом:

Незнакомец возмутился:

— А у вас-то у самих билеты при себе?

— Случайно имеются! — Веремьев вынул из кармана студенческую книжку и, раскрыв, показал. — Нет, нет, не утруждайте себя, фамилию я надежно прикрыл перстом. Теперь предъявите свой!

— Но никому же из старых студентов не придет в голову таскать с собой документы. Нас швейцар и так знает — в лицо!

— Вот как?

Веремьев крепко взял шпика за локоть — теперь уже не было сомнений, что это агент охранного отделения, несколько, правда, иного вида, чем старый наш знакомый, с галстуком цвета павлиньего пера; во всяком случае, внешним видом своим он не привлекал к себе внимания — Гриша его в толпе не заметил бы.

Шпик возмущенно повел свободной рукой (за другую его держал Веремьев), потом рука привычно потянулась к карману, но тут ее перехватил Шумов, сжав несколько, может быть, крепче, чем того требовала необходимость.

Веремьев любознательно ощупал карман филера и спросил вполголоса:

— Парабеллум? Наган?

— Скорей! Без нас начнут, черт возьми! — заторопился Гриша.

— Лекцию? Еще успеем! — улыбнулся Веремьев. — Впрочем, время терять не станем. Поехали!

Студенты, взяв шпика с обеих сторон за локти, быстро повели его к лестнице. Он попробовал барахтаться.

— Будьте благовоспитанны, ведите себя вежливо, — сказал ему Веремьев. — Правила есть правила. По университетским правилам вход сюда вам воспрещен.

Филер пошел спокойнее. По ступенькам вниз он шел уже совсем послушно. Только все время поворачивался то к Шумову, то к Веремьеву, словно собираясь сказать что-то.

— Довольно вертеть головой! — рассердился Веремьев. — Вы, сударь, не кокетничайте. Мы поступаем по закону. По уставу Санкт-Петербургского императорского университета. Закон есть закон. Понятно? Так и доложите вашему начальству. А кокетничать, вертеть головой, разглядывая наши молодые лица, вам совсем ни к чему!

Внизу они сдали шпика швейцару и велели: ни в коем случае не пускать его назад — он без билета; иначе придется пожаловаться ректору на беззаконное нарушение правил императорского университета.

Старый, почтенный швейцар укоризненно посмотрел на нарушителя правил, тот сник, мирно надел пальто неопределенного цвета, котиковую шапку-бадейку и ушел.

А студенты бегом вернулись на второй этаж.

Уже в дверях они услышали напряженно звеневший на весь коридор голос:

— …с такой наглостью и цинизмом расправилось самодержавное правительство с думским представительством тридцатимиллионного рабочего класса. Лживость и лицемерие фраз о единении с народом вскрыты…

Говорил юноша с русой бородкой. Гриша его до этого дня в университете ни разу не видел. Очевидно, это был представитель объединенного комитета.

— Только война и военное положение, железными тисками сжимающие пролетариат и демократию, дали возможность правительству совершить гнусную расправу над избранниками рабочих, стоящими на страже их святейших интересов. Под грохот пушек и ружей правительство старается задушить революционное движение рабочего класса; в потоках крови насильно угоняемых на бойню миллионов рабочих и крестьян…

Выступавший закашлялся и, вынув платок, прижал его к губам.

— Будет ли дана возможность выступить представителю академической группы? — послышался выкрик из толпы студентов.

Сразу же возник оглушительный шум, кто-то протестовал, видны были возмущенные жесты, взмахи рук…

На подоконник быстро поднялся Оруджиани и стал рядом с русым юношей.

Призывая к молчанию, он высоко поднял руку.

Когда все немного успокоились, грузин сказал громко:

— Если студенческая сходка постановит дать слово академистам, они смогут выступить.

— Как же, жди! — крикнул затянутый в мундир белобрысый студент. — У вас же, видите ли, свобода слова! Знаем мы…

— Прошу не мешать! — внушительно сказал ему Веремьев. — Воздержитесь от черносотенных провокаций!

Спрятав платок и до предела напрягая голос, русый юноша продолжал:

— …смертельному врагу рабочего класса было мало этого. Он решил, что настал удобный момент для расправы… железные кандалы зазвучали за тюремной решеткой. Избранникам пролетариата царские бандиты сказали: ваше место в тюрьме. В тюрьму посажен весь рабочий класс. Шайка грабителей и эксплуататоров, шайка погромщиков осмелилась…

Оруджиани снова поднялся на подоконник и шепнул что-то оратору.

Тот спокойно сказал:

— Да, да. Товарищи! Только что нам сообщили, что усиленный наряд полиции вышел из василеостровской части по направлению к университету. Малодушные могут оставить сходку. Резолюцию протеста мы все же успеем принять. Я заканчиваю: долой царское правительство!

Толпа студентов возбужденно загудела. Кое-кто стал украдкой, потупясь, пробираться к выходу.

— Да здравствует социализм! — во всю силу голоса крикнул оратор.

Гриша не ожидал, что аплодисменты будут такими бурными… Вот тебе и пестрая публика!

Кто-то крикнул:

— Свободу рабочим депутатам!

И аплодисменты стали еще оглушительней.

— Заклеймим позором правительство палачей!

— Довольно ему обагрять руки в крови народа!

— Близка расплата!!!

На подоконнике стоял Гринштейн:

— Товарищи, внимание! Время дорого. Полиция уже на Университетской набережной. Академисты могут смело выступить — несколькими минутами позже, под надежной охраной городовых. А сейчас поставим на голосование поступившую первой резолюцию передового студенчества, поднявшего свой голос в защиту рабочего класса.

— Внимание! Полиция во дворе университета! — с притворным испугом завопил изо всех сил белобрысый академист.

— Радуйтесь! — ответил ему Гринштейн. — Вы сможете выступить перед самим господином приставом. Товарищи! Резолюция объединенного студенческого комитета целиком была приведена в речи выступавшего здесь товарища Николая. Кто за нее?

Поднялось множество рук. Казалось, голосовали все. Но только казалось… Некоторые торопливо пробирались к выходу. И потом — не могли же голосовать академисты! Многих просто не было видно из-за леса поднятых рук. А эсеры? Гриша начал искать взглядом Трефилова, Притулу… и увидел Барятина. Борис с оживленным видом, румяный, возбужденный, голосовал вместе с другими за резолюцию большевиков.

— Принято очевидным, подавляющим большинством! — сказал Гринштейн и соскочил с подоконника.

— Конечно, подавляющим большинством! — выкрикнул академист в мундире. — Вы подавили инакомыслящих! Как всегда!

— Ступайте, ступайте, господин хороший, встречать родную вам душу, одетую в жандармский мундир! Торопитесь!

— Долой академистов! — послышались дружные голоса, и белобрысый поспешил скрыться.

На дворе и в самом деле стоял наряд городовых с околоточным во главе.

Под старинными университетскими аркадами, где в любую погоду царил сумрак, прохаживался грузный пристав с одутловатым хмурым лицом.

Оруджиани вышел из университетского здания вместе с Веремьевым и выступавшим на сходке юношей. Их окружила небольшая группа студентов, Шумов и Гринштейн шли позади.

Гриша видел, как, укрывшись за широкоплечим Веремьевым, юноша, которого звали таинственно «товарищем Николаем», быстро нагнулся, а когда выпрямился, на его лице уже не было русой бородки. На голову он нахлобучил глубоко на уши каракулевую шапку и стал неузнаваем.

Пристав, однако, был человеком опытным. С быстротой, мало подходящей к его грузной фигуре, он приблизился к группе студентов.

Навстречу ему с такой же быстротой, вызывающе, всем корпусом подался Веремьев:

— В чем дело, господин полицейский?

— Разойтись!

— Ага. Понятно. А как именно вы предписываете нам разойтись: поодиночке или можно парами?

— Васильев! — хрипло позвал пристав.

На этот возглас под аркады вбежал на носках молоденький околоточный и взял под козырек.

Пристав, не обращая больше никакого внимания на Веремьева, сказал что-то околоточному и сердито кивнул головой в сторону университетских ворот.

Гриша увидел, как от ворот, с места взяв размашистой рысью, помчался рысак с седоком в каракулевой, низко надвинутой на уши шапке. Он узнал в седоке таинственного товарища Николая.

В тот день Гриша вернулся домой поздно. Заслышав его шаги, к нему заглянул Тимофей Леонтьевич.

Лицо Шелягина было по-необычному оживленным.

— Ну, Григорий Иванович, опять меня одолела охота к перемене мест. Завтра утром исчезаю. Но об этом после. Скажите-ка: правда, что университет принял достойную резолюцию? Молодцы, молодцы студенты! Ты уже знаешь, что по всем крупным заводам и фабрикам прошли забастовки протеста? Ну, как же! Дело опять идет на подъем… Наступают горячие денечки. Поэтому-то и я «по делам службы» исчезаю. Так нужно. Оставляю тебе на память «Паломник». Смотри же: держи его обязательно на виду — вот здесь, на столе, — не прячь! Так-то оно лучше будет. — Он хитро засмеялся: — Расчет на психологию. Ищут обычно спрятанное, а книжку, что на виду лежит, да еще с такой благонамеренной обложкой, и полистать не догадаются.