Кологривский волок - Юрий Бородкин

Взять работу. И самому и Татьяне приходится каждый день бегать за четыре километра, а там все будет под рукой: и мастерские, и детский садик, и магазин. Кино смотри в любой день. А самое главное, сыновьям будет весело среди других ребятишек; опять же школа в селе. На будущий год Павлик пойдет в первый класс. Узнал, что они переезжают в Ильинское, так места себе не может найти от радости. Ванюшка, этот еще мал, наверное, совсем забудет, как жили в Шумилине, хотя остается у бабушек, пока дорастет до садика.

Теперь-то уж можно сказать наверняка — участь Шумилина определена. Давно ли здесь собирались колхозные праздники, веселившие душу песнями и плясками под неутомимую гармонь Игнахи Огурцова. Давно ли звенели над речными пожнями общественные покосы, радовала бодрым звоном наковальни кузница. Давно ли Гриша Горбунов по утрам ладно барабанил в пастушечий барабан, и целое стадо коров тянулось прогоном в поле. Давно ли ребятишки, как щебетливые воробьи, носились по улице или с визгом баландались на Портомоях.

Судьба разметала всех по разным городам и весям. Представлялось Сергею, как через несколько лет и само место, где стояло Шумилино, распашут: только не он, кто-то другой. Может быть, и прав Виктор Морошкин: пройдет какой-то срок, и тысячи таких российских деревень навсегда исчезнут. Может быть, без этого не построишь новую жизнь, но люди долго еще будут хранить в памяти дедовские избы, будут приезжать с поклоном отчине, чтобы только постоять в раздумье над одворьем, словно бы отыскивая что-то невозвратно потерянное. Что жалеть, что печалиться, если с лица земли исчезали целые города, народы и государства? И все же…

Перед самым отъездом Сергей вышел на угор к Песоме, постоял, глядя на ее потемневшую среди белого снега воду, на лесные увалы с куртинами оголившихся осинников и березняков. Лишь стойкая ветла шелестела прихваченными морозцем листьями, и в этом жестяном шорохе слышалась смутная тревога перед близкими холодами. Отломленная грозой половина совсем посохла и свалилась под гору, но рядом со стволом взялись молодые побеги. Так и в жизни: что-то остается, что-то навсегда уходит. Дереву этому не одна сотня лет, оно переживет деревню, может быть, одно только и сохранится на высоком берегу как памятный знак для детей и внуков: здесь было их родовое гнездо.

Вот уж трактор с прицепом тарахтит у крыльца, уж Павлик нетерпеливо ерзает в кабине, и сложены самые необходимые на первое время пожитки: стол, стулья, кровать с раскладушкой, узлы с одеждой и бельем. И вся деревня сошлась сюда как бы в заблаговременной тревоге: каждый чувствовал, что Шумилино лишается самой опорной семьи. Переговаривались между собой:

— Худо будет нам без своего-то тракториста.

— Чай, недалеко уезжает:

— Правильно, что надумали в Ильинское. Я бы сама здесь не осталась, если бы квартиру-то дали, — призналась Евстолья Куликова.

— Конечно, дело молодое, — прибавил Федор Тарантин. Одетый совсем по-зимнему в шапку-ушанку и большущие валенки с галошами, он добродушно щурил спрятавшиеся в морщинах голубоватые капельки глаз. — Это уж мы, старые пеньки, будем догнивать на месте.

— А по-моему, зря едут от такой-то приволы: тут тебе и река, и бор, и покос. В селе, как ни хвали, тесновато, — не согласился придирчивый Евсеночкин. — Казенная квартера все-таки не собственный дом. Вот помяните мое слово…

— Ты своим аршином не меряй, — одернула его Прасковья Назарова. — Возьмут да перевезут избу, коли понадобится.

Теща вынесла на крыльцо Ванюшку. Не понимая происходящего, он надувал щеки, изображая треск трактора.

Когда Сергей с Татьяной забрались в кабину, мать все еще суетилась возле гусеницы, давала последние наказы:

— Поезжайте, милые мои. Дай бог вам счастья на новом месте! За Ванюшку не беспокойтесь…

Как-то жалко вся съежилась, вытирая глаза кончиками платка, хоть и недальние были проводы. Трактор тронулся, оставляя на мокром снегу черный, пропечатавшийся до земли след. Шумилинцы еще плотней сбились в кучку, точно оставались зимовать на каком-то неуютном, холодном островке; даже Василий Капитонович Коршунов, по странности поврежденного ума стоявший дотоле в сторонке, приблизился к людям. Всю свою жизнь Сергей прожил среди них, и вот пришел срок расстаться.

— Мама, мам, мы будем жить в новом доме? — тормошил мать за руку Павлушка.

— В новом, мой хороший, — счастливо отвечала она.

— А Ильинское большое, там, наверно, сто человек живет.

— Еще бы! И ребят там много, подружишься с ними.

Да, они ехали к новой жизни, ехали по первоснежью, дополнявшему чувство новизны, и трактор был слишком медленным транспортом. В селе их встречали друзья Сергея по работе, шутливые мужики и парни, готовые покидать с рук на руки привезенные вещи.

Квартира занимала полдома, срубленного из сосны, в ней было гулко, свежо, необжито, но уже сейчас предвиделся будущий уют этих солнечных комнат, пока заполненных только возбужденными голосами и топотом сапог. Кто-то сбегал по воду на колонку, кто-то принес дров и растопил обе печки: голландку и кухонную плиту.

Умудрились спроворить тотчас нечто вроде новоселья. Стульев все равно не хватило бы, поэтому стоя толпились вокруг стола, дружно поздравляли Сергея и Татьяну, и напрасно она извинялась, что не могла приготовить стол как следует. Здесь собрались все их теперешние соседи, и рядом с ними можно было чувствовать себя уверенно.

Явился на огонек сам Ерофеев, шутя пожурил механизаторов:

— Хозяева едва успели сапоги о порог околотить, а вы уж тут как тут.

— Это у нас, Степан Данилович, репетиция перед настоящим-то новосельем, — в тон председателю ответил Михалев.

Ерофеев не отказался выпить вместе со всеми и продолжал словоохотливо:

— Я рад, что вы приехали, думаю, привыкнете к новому месту, понравится. Вон кому можно позавидовать, — показал в окно на Павлика, лепившего во дворе снеговика вместе с другими мальчишками, — как век тут жил. Признаться, я люблю позаглядывать вдаль, и жизнь впереди мне видится хорошая.

— Известное дело — коммунизм, — подхватил Федя Чуркин.

— Нет, дорогой мой, до коммунизма еще далеко, — поправил его Ерофеев. — Ты вот вчера свалил у фермы сено, попятился назад — придавил половину воза гусеницами.

— Мало ли, быват…

— Нет, это не пустяки. Небось, каждый из вас свое сено так подберет до последней травинки, а колхозное, значит, можно бросить кое-как. А?

Ни Федя, ни кто-то другой не возразили ему, потому что понимали правоту председателя. А он, почувствовав сбой в разговоре, перевел его в другое русло:

— Что-то у нас хозяюшка не приостановится, бегает туда-сюда?

— Да ведь как же? Все в кучу свалено, — оправдывалась Татьяна.

— Успеется. Завтра у тебя будет свободный день. Ты уж не взыщи, Татьяна, что насчет садика получается заминка: строят шефы, а зимой их сюда не заманишь. Была на новом-то телятнике? Никакого сравнения с шумилинской конюшней, — с гордостью добавил Ерофеев. — Вот приняли решение сселить всех механизаторов в Ильинское — много жилья потребуется. Еще из армии обещали вернуться ребята.

— У меня свой дом в селе, и то не отказался бы от такой квартиры: одно удовольствие подышать свежей сосновой смолкой, — сказал Федя Чуркин и даже потянул широкими ноздрями воздух, как бы на пробу.

— Надо какое-то название придумать нашей улице повеселей, — предложил Сергей.

— Толково! — кратко одобрил захмелевший Сашка Кудрявцев, которого одолела икота.

— Солнечная… Молодежная… улица Дружбы…

— Толково! — вторил Сашка, принимая оптом все названия.

— Это все стандартно, — не согласился Ерофеев. — Спешить не следует. Ладно, мужики, здесь не производственное собрание. За здоровье новоселов! — Молодо сверкнул темно-карими глазами. — Мир и счастье вашему дому!..

Когда гости ушли, Сергей спросил жену:

— Ну как, нравится тебе наше жилье?

— Конечно! — Она прижалась к нему. — Мне давно мечталось пожить в новом доме. Погоди, обживемся, порядок наведем; я уж прикинула, что где поставить: здесь будет диван, в углу — радиоприемник на тумбочке, в спальню обязательно купим шифоньер. Тюль на занавески у меня уже приготовлен.

Как преображают, человека счастливые минуты! Лицо Татьяны выражало вдохновение, сияло каждой своей черточкой; с хозяйственной предприимчивостью она готова была тотчас взяться, за устройство квартиры и в самом деле хлопотала чуть не до полночи. Павлика тоже долго не могли уложить спать — этот вовсе был на седьмом небе. Вроде бы дело сделано — переехали, и сожалеть не о чем. И все же…

Перед сном Сергей вышел покурить на крыльцо. Тихо ложился снег на соседние дома, на штакетник, на темные тракторные следы. К утру заметет их и там, в Шумилине, и устоится в деревне хуторская тишина на всю зиму, так что и тропинки-то между избами наищешься. Молодые побеги родового дерева Карпухиных взойдут на новом месте. Кем-то вырастут сыновья? Какой путь изберут? Останутся ли хозяевами на этой грешной земле, к которой их отец навсегда прирос крестьянской пуповиной? Он, Сергей, не стал ни офицером, как младший брат, ни врачом, как сестра, ни поэтом, как Лева Артемов, и не за легкой жизнью он приехал в Ильинское, но у него самое древнее и самое нужное назначение на земле — хлебороб: все позднейшие профессии стоят пирамидой на этом надежном основании.