Император, который знал свою судьбу. И Россия, которая не знала… - Борис Романов

Победившие заговорщики еще и 8 марта боялись Николая — они даже не посмели опубликовать в газетах его последний приказ по армии и флоту, который он огласил на прощании с войсками в Ставке [104].

Хотя этот приказ призывал подчиниться Временному правительству, но победившие заговорщики боялись, что за его публикацией последует волна симпатий к Николаю. И у них были основания бояться этого. На прощании с войсками, по воспоминаниям очевидцев, атмосфера была такая, что, казалось, скажи Николай хоть слово против Временного правительства и заговорщиков, все в зале Ставки тут же встанут на его сторону, и начнется кровопролитие. Но он не сказал — потому, что не хотел раскола в армии и смуты в России.

Великий князь Александр Михайлович так описывает прощание Николая с чинами штаба [21]:

К одиннадцати часам зал переполнен: генералы, штаб- и обер-офицеры и лица свиты. Входит Ники, спокойный, сдержанный, с чем-то похожим на улыбку на губах. Он благодарит штаб и просит всех продолжать работу «с прежним усердием и жертвенностью». Он просит всех забыть вражду, служить верой и правдой России и вести нашу армию к победе.

Потом он произносит свои прощальные слова короткими военными фразами, избегая патетических слов. Его скромность производит на присутствующих громадное впечатление. Мы кричим «ура», как никогда еще не кричали за последние двадцать три года. Старые генералы плачут. Еще мгновение — и кто-нибудь выступит вперед и станет молить Ники изменить принятое им решение. Но напрасно: самодержец всероссийский не берет своих слов обратно!

А ведь великий князь Александр Михайлович был среди всех великих князей первым либералом и главным критиком Николая II.

14 марта 1917 года генерал Алексеев в записке Временному правительству обобщает реакцию фронтов и флотов на отречение: на Балтийском флоте «восторженно», на Северном фронте «сдержанно и спокойно», на Западном «спокойно, серьезно, многие с сожалением и огорчением», на Юго-Западном «спокойно, с сознанием важности переживаемого момента», на Румынском и Кавказском фронтах, и также на Черноморском флоте «тягостное впечатление, преклонение перед высоким патриотизмом и самопожертвованием Государя, выразившемся в акте отречения» [71, Заключение к книге].

В заключение наших заметок об отречении добавим несколько штрихов к портрету Государя и его поведению в этой западне.

2 марта. Прибытие из Петрограда Гучкова и Шульгина:

На Гучкова с ненавистью смотрел стоявший у дверей молодой офицер лейб-гвардии Московского полка. Вот он схватил шашку, может, сейчас блеснет сталь. Государь заметил движение руки, быстро сказал: «Соловьев, успокойся, выйди в соседнее помещение. Я не хочу ничьей крови» [86].

Как будто из глубины двух тысячелетий возникла другая картина, и ветер веков донес из тьмы Гефсиманского сада: «Петр, вложи меч твой». Не менее впечатляющим является поведение Царя с Алексеевым после отречения в Ставке:

Алексеев чувствовал неловкость и смущение перед Государем. Его совесть тревожило упорное молчание Царя. Во время доклада о последних событиях в Петрограде он не выдержал и сказал ему: «Ваше Величество, я действовал в эти дни, руководствуясь моей любовью к Родине и желанием уберечь и оградить армию от развала. Россия тяжко больна; для ее спасения надо было идти на жертвы…» Государь пристально посмотрел на него и ничего не отвечал [86].

Не так ли аргументировал свое предательство Иуда, не так ли молчал перед Пилатом Спаситель? Поведение императора Николая II как христианского Государя свидетельствует, что Царь приносил жертву во имя России, а не отрекался от нее. Далек был Николай II от политического трюкачества и интриг.

Вернемся к последнему приказу Государя по армии и флоту (8 марта 1917):

В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска. После отречения мною за себя и за сына моего от Престола Российского власть передана Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и вам, доблестные войска, отстоять нашу Родину от злого врага. В продолжение двух с половиной лет вы несли ежечасно тяжелую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе, сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы.

Кто думает теперь о мире, кто желает его, тот — изменник Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестно нашу великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайтесь ваших начальников, помните, что всякое ослабление порядка службы только на руку врагу.

Твердо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь Бог и да ведет вас к победе святой великомученик и победоносец Георгий.

НИКОЛАЙ. 8 марта 1917 года.

Ставка. Подписал: начальник штаба, генерал Алексеев [104, 51].

Временное правительство побоялось довести последний приказ Царя до армии. Расскажу об этом немного подробнее.

Специальной телеграммой Гучкова на имя Алексеева категорически запрещалось передавать приказ в войска. Алексеев, недавно рыдавший при прощании с Государем, немедленно исполнил этот приказ, хотя он не был подчинен военному министру.

«До Государя, — пишет Дубенский, — на другой день дошло известие о запрещении распубликовывать его прощальное слово войскам, и Его Величество был глубоко опечален и оскорблен этим непозволительным распоряжением» [118]. Кстати, именно генералу Свиты Д. Н. Дубенскому (не изменившему Государю) принадлежат слова «отрекся, как сдал эскадрон» — и сказал он их, возмущенный и потрясенный событиями 1–2 марта в Пскове, имея в виду хамское (по сути) отношение генералов-заговорщиков (Рузского и Алексеева) к Николаю II, а вовсе не отношение самого Государя к отречению (Дубенский считал это отношение и поведение Государя в те дни стоицизмом). И только с подачи А. Блока [95] эта фраза стала интерпретироваться известным с тех пор противоположным образом…

Вернемся к последнему приказу Николая II по армии и флоту. Почему же Временное правительство испугалось этого спокойного и внешне совершенно не опасного приказа свергнутого Царя? С. П. Мельгунов пишет:

Почему? Не потому ли, что прощальное слово вступало в резкую коллизию с настроением либеральной общественности, воспринимавшей и оправдывавшей переворот, как неизбежную реакцию на антипатриотическую позицию старой власти? Не потому ли, что впечатление, полученное Бьюкененом (узнав о приказе Николая II, Бьюкенен писал: «Государь показал себя с самой благородной стороны. Все личные соображения были им отброшены, и все его мысли были направлены на благо Родины»), — не потому ли, что это впечатление могло совпасть с аналогичным в армии, которое не могло бы оправдать ни ареста бывшего Императора, ни юридического расследования его прикосновенности к воображаемой «измене?» [65].

Виновники катастрофы

Важно разобраться в том, кто почему и зачем сломал нравственный стержень в себе, в армии, во всей России — в то трагическое для страны время.

Если во время кризиса 1899–1907 гг. смутой и революцией верховодили «духовные наследники» нечаевских бесов, то с осени 1916 года видимой частью непримиримой оппозиции Николаю II были либералы западного толка — как в Думе, так и в великосветских салонах Петрограда и в ближайшем окружении самого Государя. Они хотели, чтобы Россия стала подобием английской монархии, где глава государства «царствует, но не правит». Именно этим объяснялись истеричные требования оппозиции «дать ответственное перед Думой министерство», т. е. переподчинить правительство Думе — и это во время войны! А кто сказал, что это было бы лучшее правительство? Будет оно лучше или хуже — об этом оппозиция даже не думала. Она не обосновывала, она требовала.

Править могучей после победы в войне Россией хотели они. Заговорщики понимали, что после начала запланированного весеннего наступления 1917 года и вызванного им подъема патриотизма их шансы на взятие власти будут равны нулю — поэтому февраль-март 1917 года был для них решающим.