Два измерения... - Сергей Алексеевич Баруздин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Почему же она избегает его взгляда?
Или он не нравится ей?
Или у нее, неровен час, кто-то есть?
Но ведь она так еще молода!
Надо обязательно представить ее отцу!
Интересно, как старый Васаль отнесется к Кате?
Получилось как-то само собой, что Дмитрий Аркадьевич предложил Рене ночлег, и тот согласился, и отец дал распоряжение поставить лошадей гостя в конюшню.
Мария Константиновна уже хлопотала, чтобы Рене постелили в комнате на антресолях.
В доме вкусно пахло свежим деревом и крепким, заваренным по особому рецепту Дмитрия Аркадьевича чаем.
Отец рассказывал Рене о Суворове, о котором гость так мало наслышан, а Катя делала вид, что вся — внимание, но на самом деле мысли ее были далеко. Ей казалось, что они сидят с Рене под платаном и он горячо признается ей в своей любви, а потом идет к Марии Константиновне и просит у нее руки дочери, та с радостью соглашается: «Конечно, конечно, милый друг! Мы так ждали вашего приезда!»
Но что это?
— Мы так рады вашему приезду, — говорит Мария Константиновна Рене.
Другие слова. Значит, все это ей представилось.
Потом все прощаются, желая друг другу доброй ночи, и Рене спрашивает:
— Вы не возражаете, если я еще немного пройдусь?
«Вот как! Один?» — с грустью думает Катя, а отец соглашается:
— Будьте любезны! Вход в комнату у вас отдельный, гуляйте себе на здоровье.
Рене кланяется отцу, матери и целует руку Кате.
— Спокойной ночи, славная барышня!
Как же это ужасно, что он уходит, а Кате надо отправляться в свою комнату, в постель.
Придя к себе, Катя широко открывает окно. Рене где-то рядом, она вглядывается в темноту и видит его, идущего к платану.
«Рене!» — шепчет она, но он, конечно, не слышит ее и не оборачивается.
Дом затихает, а Катя, потушив свечи, все стоит у окна и смотрит в сторону платана. Рене там. Она видит, как он опустился на скамейку, как взглянул куда-то вверх, а потом в ее сторону. Он не замечает ее.
И Катя вновь зажигает свечу и подходит с ней к окну. Теперь он должен ее увидеть!
О, слава богу, он заметил ее: встал и помахал рукой.
Катя не заметила, сколько прошло времени, как вдруг чудо: Рене подошел к ее окну, чуть приподнялся и стал целовать ее руки. Счастье, вот оно, счастье… Кате было так хорошо, как еще никогда в жизни. Она перебирала его жесткие волосы и прижималась к ним губами, а потом он оказался рядом с нею и зашептал что-то горячо-нежное по-французски. Катя не понимала, ее гувернером был немец, но она чувствовала себя счастливой, она знала: это были слова любви.
Катя не затушила свечу и была рада этому, потому что не только ощущала, но и видела любимого, он принадлежал ей.
И ей не было страшно, не было стыдно.
Так и только так должно быть!
Она уже не помнила, когда ушел Рене, как она провалилась, блаженная и усталая, в сон, как утром в комнату вошла мать.
— Катюша! А мы уже за столом!
Катя вскочила, засуетилась, но потом вспомнила прошедшую ночь и поняла, что теперь она совсем другая, — она женщина, и суета ей не к лицу. Она не спеша умылась, причесалась и торжественно вошла в столовую.
— Доброе утро!
Катя, как и Рене, ничем не выдала себя за завтраком, вот только обращаться к нему на «вы» ей было нестерпимо трудно.
Дмитрий Аркадьевич и Мария Константиновна усиленно уговаривали Рене погостить еще или в крайнем случае на следующей неделе приехать к ним вместе с отцом, а Рене, в свою очередь, приглашал добрых хозяев к себе в гости.
Катя, слушая эти разговоры, внутренне улыбалась: через неделю Рене будет здесь, но родители не увидят его. Он придет к ней, только к ней!
Но одно дело — сказать «неделя», а другое — выдержать. После отъезда Рене Катя совсем затосковала. Как она проживет эту неделю?
Время тянулось так медленно, что Катя не находила себе места. Все валилось из рук — и вышиванье и книги. И занятия с немцем-гувернером никак не шли.
Однако родители ничего не замечали и, наоборот, не раз за столом при Кате вспоминали недавнего приятного гостя и всячески нахваливали его.
— Удивительно воспитанный молодой человек, — говорила Мария Константиновна.
— И деловой, — подтверждал Дмитрий Аркадьевич. — Человек с идеей, а это в наше время немало!
— У него хорошие глаза, — продолжала Мария Константиновна. — А глаза — это очень важно. Глаза — душа человека.
Катя расцвела: ведь это о ее Рене так говорят.
Через неделю, как и было условлено, Рене появился близко к ночи, когда дом уже засыпал. Катя ждала его у открытого окна со свечой в руках, и вот он снова рядом с ней — порывистый, пахнущий горным воздухом и такой желанный…
А ночью, обнимая ее, Рене спросил:
— Ты сказала родителям?
— Нет, что ты! — ужаснулась Катя. — А ты?
— Я отцу все рассказал, — признался Рене.
— А он?
— Он у меня человек дела. Говорит: ну и хорошо, может, теперь за ум возьмешься!
Катя улыбнулась. Подумав, сказала:
— А я боюсь.
И припала к плечу Рене.
Конечно, Катя была не первой женщиной в жизни Рене. Но все, что было прежде, никогда не вызывало у него желания думать о чем-то серьезном — о браке, о детях. Да тех женщин, с которыми он имел случайную близость, никто и не прочил в жены. А тех, что прочили, в основном отец, а не мать, Рене вообще никак не воспринимал.
И вот теперь Катя, которую он велением самой судьбы встретил в далекой России, завладела его сердцем и мыслями.
Покорила чем? Внешностью? Конечно, она очаровательна, как горная козочка. Ее нежная кожа, серые выразительные глаза, вздернутый носик… И улыбка открытая, ясная.
Но ведь не только это. Не только… Рене хотел видеть Катю своей женой, хозяйкой своего дома, матерью своих детей.
И не когда-нибудь, а немедленно, сейчас.
— Мы нагрянем к вам вместе с отцом, — говорил он Кате, — и я сразу же сделаю тебе официальное предложение. Правда, я католик, но это не имеет никакого значения. Ради тебя готов стать православным, мусульманином, буддистом. А отец у меня не набожен…
В мае, когда установилась уже по-настоящему летняя погода, когда прогремели первые грозы и солнце пекло с утра до вечера, приехали Рене и Жан-Жак. Приехали на лошадях, важные, как показалось
