Тишина - Василий Проходцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Дай, батько, подумать – солидно отвечал Иван – Сам знаешь, на степи не сразу чего найдешь. Разве что, вот там…
При этих словах Пуховецкий неопределенно кивнул головой так, что кивок этот можно было воспринимать как указание в любом направлении. Но случилось неожиданное: ехавший неподалеку Черепаха незаметно, но очень сильно, до крови, пришпорил лошадь Ивана, и та, захрипев от боли, рванула в сторону одной из видневшихся рощиц. Получилось так, как будто сам Пуховецкий указал этот путь, и весь отряд теперь двинулся туда же. Рощица была ничем не лучше и не хуже остальных таких же рощиц, а потому Иван лишь пожал плечами и кивнул головой. Черепаха между тем гарцевал вокруг Пуховецкого, и каждый раз, проскакивая мимо Ивана, бросал на него выразительные взгляды, которые иногда сопровождал тычками рукоятки плети. Пуховецкий плохо понимал, чего Черепахе от него нужно, однако догадывался, что все это неспроста, а потому решил в будущем полагаться на решения казака – вдруг чего и выйдет, если и не хорошего, так хотя бы любопытного.
Между тем рощица, при ближайшем рассмотрении, оказалось длинной, на несколько верст, полосой леса, тянувшейся, слегка петляя, вдоль обрыва, спускавшегося к речке, которую, впрочем, не было видно. Первоначального воодушевления Ивана заметно поубыло: лес изобиловал оврагами, отходившими от него то тут, то там, и в каждом из них мог с одинаковым успехом располагаться мавзолей. Однако местность казалась Пуховецкому знакомой, и внутренне он чувствовал, что где-то здесь и нужно искать татарскую сокровищницу. Но где? Иван с надеждой взглянул на Черепаху, но тот, словно нарочно, отвернулся в сторону с совершенно равнодушным видом. Пару раз Пуховецкому казалось, что они проезжают мимо того самого оврага. Он останавливал отряд, спускался вместе с несколькими казаками вниз к реке, а затем, разочарованный, искусанный слепнями и обожженный крапивой, возвращался обратно. Черепаха, казалось, смотрел неодобрительно на эти вылазки, но упорно молчал и не глядел на Ивана. Наконец, отчаяние стало мало-помалу вновь овладевать Пуховецким. И с чего он взял, что Черепаха указал правильный путь? Конечно, этот не в меру быстрый казак, как и все остальные, пляшет под дудку Чорного, и, скорее всего, именно атаман дал ему задание поиздеваться на "Абубакаром", чтобы вернее, и как можно более жестоко, впоследствии расправиться с ним. Как можно было не понять этого с самого начала: ведь если Иван точно знает путь к мавзолею, то и подсказки Черепахи ему будут только помехой, от которой он с досадой будет отмахиваться. А вот если Пуховецкий не знает куда ехать, то и будет слушаться Черепаху за неимением лучшего. Проще пареной репы… От досады на себя и собственную наивность, Иван пришпорил лошадку, и тут же застонал от боли в исколотых ногах. В то же самое время довелось Пуховецкому испытать и другую боль, так как Черепаха, подскакав поближе, огрел Ивана плеткой, а сам при этом кинул на него такой страшный взгляд, что Пуховецкому стало не по себе. Взгляд, между тем, указывал Ивану на черешок плетки, который был направлен в сторону ничем не примечательного оврага, куда меньше и невзрачнее большинства оврагов, которые они успели проехать. Но даже этот маленький овражек, ближе к реке, делился на две части, и по какому из его рукавов следовало ехать – оставалось непонятным. Иван с надеждой взглянул на Черепаху, а тот, не встречая иванова взгляда, поддал Пуховецкому еще раз плеткой, очевидно, за непонятливость, и подтолкнул лошадку вправо. Было ли это правдой, или очередной дьявольской хитростью Чорного, рассуждать не приходилось: все рыцарство устало, было измождено жарой, и с раздражением смотрело на Ивана. Мудрость атамана, который не ожидал ничего хорошего от предателя и бусурмена в овечьих шкурах, казалась им все более наглядной. Не желая принять заслуженную смерть, этот изувер, убийца своих же товарищей, водил их теперь по выжженной степи, водил безо всякой цели и смысла. Спору нет: он заслуживал не только смерти, но смерти мучительной. Прочитав все это в глазах окружавших его казаков, Иван решительно заявил:
– Вот он, батька, тот овраг! Айда вниз.
– А коли не тот? Ведь не первый раз, Абубакар. Подумай!
– Нечего думать. Коли не здесь, так кончайте меня, хватит мытарить. Я казак сечевой, испытанный товарищ, а не ищейка ляшская, чтобы по всем оврагам на степи бродить. Говорю же – здесь, а коли нет…
– Ладно, ладно, остынь, Абубакар. Айда съездим, посмотрим.
– Дед твой Абубакар! – взвился Иван, терять которому теперь было нечего – Нет такого в законе, чтобы казака позорить, хоть бы и атаману! Если не прав я – хоть на кол сажайте, а коли прав – буду биться с тобой за свою честь, атаман, перед всем рыцарством! Ты мне не пан, и не жидовский орендарий, да и мы не на Москве…
Гневная тирада Ивана была прервана все тем же Черепахой, который, по знаку атамана, сбил Пуховецкого наземь, где тот теперь корчился от боли в отбитом боку и в изрезанных ногах.
– Пан перегрелся! – спокойно пояснил Чорный – Легко ли по степи весь день скакать. А насчет кола – это мы подумаем, деревьев хватает.
Подскакавшие к Ивану Нейжмак и Игнат от души добавили ему шпорами и плетками, а потом взвалили его, почти потерявшего сознание от боли, обратно на лошадку, где он и ехал дальше, вцепившись зубами в гриву и позабыв на время о гордых речах.
Спуск в овраг длился бесконечно долго: лошади, боявшиеся крутизны склона и поедаемые оводьями, шли медленно, поминутно останавливаясь, яростно обмахиваясь хвостом и кусая себя везде, где только можно было достать. Мухи и комары не давали спуску и всадникам, которые не за страх, а за совесть стегали сами себя ногайками по спине чуть ли не до крови. Иван же был лишен и этой возможности, и вынужден был терпеть укусы. Кроме того, в низине становилось все жарче и жарче, к обычному пеклу полуденной степи прибавлялась удушливая влажность речной поймы. Хуже того, вся затея выглядела все более и более безнадежной: не так далеко, в просвете веток и листьев, блестела на солнце вода реки, которая была уже совсем близко. Но
