Белая тишина - Григорий Ходжер

И опять, к великому удовольствию партизан, Бимби начал материться. Успокоившись, он рассказал, как догонял партизан, познакомил со своими спутниками, которые присоединились к нему в Нижних Халбах.

А Токто, услышав о нижнехалбинцах, стал присматриваться к каждому охотнику, особенно долго он разглядывал пожилого нанай, с тощей седой бородкой.

Богдан, как самый молодой среди партизан, заварил чай и стал угощать прибывших остатком ужина. Все время, пока они ели, Токто не спускал глаз с пожилого нанай.

Когда гости закурили, он подсел к нему и спросил:

— Ты не Понгса Самар?

— Я.

Пожилой охотник поднял голову, острые прищуренные глаза уставились на Токто.

— Я тебя не знаю, — сказал он. — Откуда знаешь меня?

Пиапон прислушался к их разговору, что-то заставило его насторожиться. Богдан тоже слушал, лежа на мягком сене.

— Давно встречались, в молодости, даже женатыми не были.

Понгса Самар опять будто прощупал глазами лицо Токто.

— Не припомню, — сказал он.

— Ваша семья большая была, да и род крепкий, а я остался тогда последний мужчина…

— Токто? Это ты? — встрепенулся Понгса. — Ни за что не узнал бы, если бы ты не напомнил…

— Не узнал, потому не убил бы, хочешь сказать.

— О чем ты говоришь, Токто? Я даже позабыл, когда кончилась кровная вражда между нашими семьями. Давным-давно кончилась.

— Тогда кончилась, когда вы убили отца. Больше вам некого было убивать.

— Наши не убивали твоего отца. И тебя никто не искал. Давно кончилась кровная вражда. Как погибли старшие, так и кончилась эта вражда между нами. Никто о ней не вспоминал.

Токто не верил Понгсе, хотя не первый раз слышал эти слова. Еще несколько лет назад, когда сын Понгсы женился в Болони, тогда Токто не на шутку встревожился, встретившись с желторотым женихом, друзья его твердили то же, что говорил теперь Понгса. Неужели прав Понгса? Неужели на Амуре у нанай изменились нравы, характеры, обычаи?

Токто вернулся на свое место, лег рядом с Пиапоном.

— О какой это кровной вражде говоришь, Токто? — спросил Пиапон. — О кровной вражде только в сказках услышишь теперь.

«И этот то же говорит, — подумал Токто. — Все амурские против меня, или я один совсем глупый среди них, поумневших».

Партизаны улеглись, гости тоже легли рядом с ними. Токто лежал с открытыми глазами и думал о Понгсе, о кровной вражде с родом Самаров, о загадочной смерти отца.

«Если даже и есть кровная вражда, сейчас нам нельзя враждовать, потому что мы на войне, идем вместе с красными против белых, — думал Токто. — Кровную вражду можно продолжить после победы над белыми. А сейчас нельзя, мы в одном лыжном отряде, оба красные партизаны».

Наутро, когда отряд двинулся в путь, Токто пристроился рядом с Понгсой и сказал ему:

— Давай, Понгса, помиримся навсегда, потому, что нам нельзя враждовать, мы оба красные партизаны.

Понгса засмеялся и ответил:

— Будем дружить, Токто.

Токто обнял Понгсу. Все слышавшие короткий разговор Токто с Понгсой засмеялись, многие из них все происходившее восприняли за добрую шутку двух уже немолодых людей, потому что все это было до смешного нелепо и никак не вязалось с серьезностью дела, на которое они шли. Только Пиапон с Богданом знали на сколько серьезно относится Токто к заключению этого мира с родом Самар и как отлегла от его сердца тяжесть, которую он носил около тридцати лет.

Лыжный отряд проходил через русские села, которые с боями захватывал отряд Тряпицына. Циммермановка. Зеленый Бор. Киселевка.

Крестьяне Киселевки с восторгом рассказывали партизанам о храбрости красного командира Якова Тряпицына, который один явился в село к казакам и предложил им сдаться. Казаки всполошились, испугались и сбежали из Киселевки.

— Теперича красный командир Тряпицын с семью партизанами пошел в самую гущу беляков, — говорили крестьяне. — Он до того храбрый, што ему беляки нипочем. Куды он придет, оттуда беляков будто ветром сдувает.

Глотов слушал рассказы крестьян и верил им и не верил. Бойко-Павлов говорил ему, что Яков Тряпицын организатор неплохой, человек храбрый, и это нравится партизанам. Но он самовлюбленный человек, за внешней обаятельностью скрывается его стремление быть любимцем окружающих людей, а чтобы стать им, он готов идти на самопожертвование.

— Он анархист и гордится этим, — сказал Демьян Иванович. — Если бы он был командующим единоначальником, а не помощником, то наломал бы дров, но его анархистскую прыть будет сдерживать командир, большевик Михаил Попко. Попко не допустит анархии. Наумов его поддержит.

Павел Глотов не был раньше знаком с Тряпицыным, знал он о нем только из рассказов Бойко-Павлова и по встречам в штабе в Малмыже. Высокий, широкоплечий, голубоглазый русский красавец понравился Павлу Григорьевичу при первой же встрече. Но разговаривать, познакомиться поближе им не удалось. Тряпицын готовил отряд для похода на Нижний Амур, а Павел Григорьевич собирался с Богданом в нанайские стойбища.

— Куда ушел Тряпицын с семью партизанами? — спрашивал Глотов крестьян.

— К белым. Он их одним своим видом пугает, — отвечали киселевцы.

Потом они рассказывали, как красные отступили в Циммермановку, как на них наступали белые, но были разгромлены и вернулись в Киселевку.

Павел Григорьевич не стал больше расспрашивать, повел отряд вслед за основными силами партизан. Он так и не узнал, куда и зачем Яков Тряпицын ушел с семью партизанами, оставив весь отряд. И правда ли он ушел или это домысел крестьян. Если ушел, то как он на это решился, он ведь теперь командующий четвертого боевого района, Николаевского направления.

Глотов не находил ответа на свои вопросы и, встревоженный услышанным, подходил к селу Софийску. Здесь его лыжный отряд присоединился к основным силам партизан четвертого боевого района. В просторной избе, где разместился штаб партизан, Павел Григорьевич встретился с бывшим своим командиром Даниилом Мизиным. Тут же находились и другие командиры, они рассматривали карту. Мизин познакомил Глотова с присутствующими и сказал:

— Мы только что вошли в Софийск, полковник Виц загадочно покинул его и отступил в Мариинск. Но оказалось, никакой загадки нет, просто наш командующий товарищ Тряпицын, совершив глубокий маневр, вышел ниже Мариинска, взял село Богородское и отрезал путь полковнику в Николаевск.

— С семью партизанами? — удивился Павел Григорьевич.

— Зачем с семью? С большой армией, — ответил вместо Мизина высокий, чернобородый, худой человек с кавказским акцентом.

Командиры опять наклонились над картами и начали обсуждать план действия. Все сошлись на том, что надо немедленно вслед за белогвардейцами продвигаться к Мариинску.

Глотов подошел к окну, выходившему на Амур. Далеко внизу на правом берегу реки бугрились сопки, в одном места сопки полого спустились к Амуру и будто вытеснили его. На этом месте и стояло село Мариинск, а мыс, вытеснивший Амур, назывался Батарейным, так его назвал еще капитан Невельской, знаменитый исследователь низовьев Амура. На мысу он поставил батарею орудий, прикрыл Амур от иноземцев. Все это вспомнил Павел Григорьевич, стоя у окна, пока командиры получали задания от Даниила Мизина и один за другим покидали штаб.

— Как твои лыжники, сильно устали? — спросил Мизин, отдав последние распоряжения.

— Немного отдохнут и можно в поход, — ответил Глотов.

— Надо на горбу полковника Вица войти в Мариинск, иначе он закрепится там. Очень уж удобное место для обороны. Мыс этот Батарейный вдается в Амур, хорошо оттуда вести огонь и вверх и вниз.

— Но и мыс хорошо простреливается и снизу, и сверху, и с другого берега реки.

— Это верно. Но они закопаются в снег, в землю.

— Тряпицын тоже подходит к Мариинску?

— Да.

— Вы уже согласовали действия?

— Согласовали. Теперь полковнику некуда деться, он отрезан от Николаевска, подкрепления не получит оттуда.

— Даниил, кто назначил Тряпицына командующим? Я об этом что-то не слыхал.

Мизин нахмурился и ответил:

— Сверху его никто не назначал. Командиры собрались и решили, что четвертый боевой район — самостоятельный участок, если он самостоятельный участок, то он должен иметь своего командующего. Между прочим, об этом заговорил сам Тряпицын, а его тут же поддержали товарищи Лапта, Оцевилли-Павлуцкий, Лебедева и другие. Так Яков стал командующим величаться.

— Я, Даниил, много наслышан о его геройстве…

— О, Павел, Амур полнится этим слухом! Крестьяне и партизаны уже легенды сочиняют про его геройство. Он на самом деле очень храбрый человек. Он своей храбростью завоевал уважении партизан. Его народ полюбил. Правда, он сам много делает, чтобы заслужить эту любовь, но иногда промашки дает. Например, он застрелил партизана, у которого обнаружили позолоченную церковную утварь. Это не понравилось многим партизанам. Яков тогда заявил, что он борется за революционную дисциплину.