Память сердца - Рустам Мамин

Я не стану вдаваться в философские и нравственные дебри, пытаясь разобраться в причинах превращения добра во зло, – это, пожалуй, тема для отдельного трактата, но об одном случае хочу рассказать. Судите сами, в чем причина нравственного увечья героя моего воспоминания.

Произошло это в начале восьмидесятых. Я работал на Киностудии МО СССР. Главного редактора студии подполковника Трофимова во главе съемочной группы командировали в Афганистан, это был период, когда туда был введен контингент наших войск. Произведя съемки всего, что было запланировано и утверждено директивой Генштаба, группа готовилась к возвращению.

Но, как говорится, на войне, как на войне, там есть и герои, и маркитантки. Неподалеку от места дислокации нашей группы, кажется, в районе Кандагара, один из молодых, но больших военачальников (фамилия не разглашалась, можно было только догадываться) устроил шикарное застолье с ищущими приключений, пикантных ощущений собутыльниками и, как водится, с барышнями из тех самых «маркитанток». Откуда такие берутся на местах боевых действий, можно только гадать: кто-то по велению сердца бросается исполнять свой интернациональный долг, кто-то – ради валюты, а кто-то ищет приключений разного рода – война, мол, все спишет!

Приглашен был и наш главный редактор, но не для участия в вечеринке, а для того, чтобы запечатлеть ее на кинопленке – «для истории». Трофимов присутствовать отказался. Ан не тут-то было!..

Молодой зарвавшийся генерал вызвал к себе «на ковер» подполковника Трофимова; сначала просил, а потом потребовал в жесткой форме исполнить его приказ: «Снять пирушку, девчат и всю веселую круговерть!» А вам, должно быть, известно правило: в армии приказ вышестоящего начальника не обсуждается!

Но Трофимов отказался категорически: кино – не фото, – щелкнул и готово! Кинопленка обрабатывается в лаборатории в Москве, выдается строго по лимиту: сколько негатива, столько должно быть отпечатано и позитива. И прислать в Афганистан отснятое все равно невозможно, так как все отсматривается ОТК, фиксируется в нарядах-заказах и под расписку выдается в монтажный цех.

Молодой командующий пришел в ярость, пригрозил Трофимову увольнением из армии, но, поостыв и поразмыслив, видимо, пришел к выводу, что Трофимов может довести до Генштаба информацию о создавшейся ситуации. И решил опередить его, отослав в партком студии кляузное письмо, где в ярких красках охарактеризовал нашего главного редактора как организатора попойки и оргии с женщинами, упирал на его непристойное поведение, несовместимое со званием коммуниста. Вот так!

А ведь наши военные кинематографисты полетели в Афганистан, чтобы рассказать с экрана о героизме советских солдат и офицеров, о риске и испытаниях, о тяжелых военных буднях. Сами рисковали жизнью, потому что настоящий интерес и волнение могут вызвать только те кадры, которые сняты на переднем крае – под огнем моджахедов, среди взрывов. А тут… Пошленькая скандальная история, направленная на то, чтобы растоптать офицера Трофимова, сломать ему жизнь! «Клубничка», да и только!

Наш секретарь парткома, не стану называть его фамилии, потому что, по сути, рассказ не о нем как таковом, а о явлении! Итак, получив это письмо, наш партийный босс даже не поинтересовался у членов группы, что и как там было, а с ходу решил устроить Трофимову разгон-головомойку в угоду молодому распалившемуся генералу. Мало того, он стал уговаривать, подбивать людей на выступление на парткоме, чтобы публично осудить Трофимова.

Но в коллективе студии, (я не хочу сказать, что уж очень сплоченный был у нас состав, но тут была задета честь всех кинематографистов: какой-то чин пытается лезть грязными руками в самое святое – в душу творца!) – все, буквально все были возмущены и не согласились идти на поводу у парткома. Наоборот, рядовые коммунисты, члены бюро убеждали нашего секретаря, что это письмо – попытка оговорить Трофимова, приписать ему несуществующие проступки. Практически все коммунисты были за Трофимова, молодого скромного парня, прилагавшего большие усилия к тому, чтобы наше военное кино перестало быть техническим, «специфическим», чтобы студия наконец начала выпускать больше публицистических, военно-патриотических лент, – словом, знали его хорошо и верили ему.

Тем не менее, парторг уговаривал каждого по очереди: «Нужно дать положительный отклик на письмо генерала. Спорить с вышестоящим начальством в армии не принято. Командир не может лгать!..»

Не исключено, что генерал, в случае отсутствия должного реагирования со стороны партийной организации, мог и секретарю парткома серьезно пригрозить, иначе трудно объяснить ярое упорство нашего партийного босса по чьему-то письму любой ценой очернить своего товарища.

На партсобрании против позиции секретаря и в защиту коммуниста Трофимова выступили многие. Я поинтересовался у сидящего рядом режиссера Титаренко:

– Почему молчат те, кто был на «обработке»? Надо бы им выступить.

Титаренко согласился и, вдруг встав, заявил:

– Вот товарищ Мамин предлагает тех, кто был вызван в партком на «обработку», поднять руки.

И раздалось со всех сторон:

– Поднимите! Товарищи, поднимите руки! Кто лично был приглашен к секретарю парткома и кого там пытались «обработать».

Поднялось более десятка рук.

Парторг впился в меня глазами бульдога. Он изменился в лице. У меня было такое ощущение, что, будь его воля, вцепился бы мне в горло.

А через несколько дней на крылечке нашего «Белого дома», где располагалось командование, партком и профком, я случайно столкнулся с оператором, бывшим вместе с Трофимовым в афганской командировке.

– А ты знаешь, Рустам, – сообщил он мне, – парторг-то и на тебя пытался собак повесить!

– Как это?

– Да вот… вызывал меня несколько раз, нажимал, как только мог, чтобы я написал заявление, будто ты меня оскорбил.

– ?!

– Да! Угрожал! Мол, если я откажусь, ни на одну зарубежную командировку партком не даст мне рекомендации. А напишу, – мол, ничего не произойдет. Только для отчета, служебная и партийная необходимость…

Словом, меня вызвали на очередное заседание парткома. Первым вопросом в повестке было «Дело Мамина». Зачитали заявление оператора: «…Мамин оскорбил!..»

Вопрос членов комитета:

– Подробнее!

– Что значит «оскорбил»?

– Как оскорбил? Ударил? Или еще что – похлеще? Конкретнее!..

Оператор:

– Как… Я уж не помню как…

Недовольный ответом, парторг возмущается:

– Как не помните?! Вы что сказали, когда были у меня?

– Я ничего не говорил. Вы сами сказали, что он меня оскорбил, и заставили написать заявление…

В кабинете раздался смех.