Колосья под серпом твоим - Владимир Короткевич

…Хохот катился пока еще робкими волнами. Студенты наконец начали понимать, почему сегодня по бесконечным коридорам университета ходили три парня с подозрительно спокойными лицами и шептали: "На лекцию Рунина… На лекцию Рунина…" У двери в маленькую комнатку, что выше скамеек, на антресолях стоял студент, прикрывая дверь спиной. Эта четверка что-то задумала и смогла, по-видимому, сохранить тайну, потому что надзиратели даже не заходили в непривычно набитую аудиторию.

Из любопытства пришли студенты и с других факультетов. Ожидали – и не ошиблись в своем ожидании.

Недавно из-за Рунина выгнали из университета троих студентов – русского и двух поляков, – выдав им волчий билет. Выгнали за глупость, за обычное озорство. Повернули дело так, как будто хлопцы богохульствовали.

– Традиционность и благородный консерватизм верований, обычаев, одежды, психики, способов вести хозяйство… даже таких, казалось, мелочей, как кухня и быт, – вот что служит для познания славянина. И потому славяне от Лабы до Черногории, от Бауцена до Камчатки должны слиться в один народ под властью сиятельного дома Романовых.

Аудитория ошеломленно утихла. Рунин решил, что студентов поразила новизна этой давно сгнившей идеи.

– Так вот… Славянский консерватизм есть самое благородное, трогательно и приятное явление на земле…

Такого молчания, которое воцарилось после этих слов, наверно, не бывало в здании "двенадцати коллегий" [136]с самого дня его постройки. Все ряды амфитеатра смотрели в сторону двери.

Удивленно раскрытые рты, круглые глаза.

Из двери появились "консервативные славяне". Их было двое, и консервативными они были до умиления.

В вышитых посконных рубахах, подпоясанных ткаными поясами, в сермяжных порточках и в новых, белюсеньких онучах, светлые ликами и волосами, они спускались по ступенькам на средину амфитеатра, к пяти свободным местам, которые, очевидно, специально были не заняты, и на их ногах победно скрипели пахучие, новенькие лубяные лапти.

На сгибе локтей у них висели зеленые ивовые лукошки, на поясах – гребни, кресива и дощечки, которыми в глухих мазурских деревнях чешут голову.

Сероокие, светловолосые, иконописные, с вишневыми губами и неестественно розовыми щеками, они очень напоминали опереточных пастушков.

– …Рождение панславистской идеи назрело, – метал пламенные слова подслеповатый Рунин. – Дальновидность этой идеи и расширение ее свидетельствуют о том, что славянам давно время занять первое среди всех место, надлежащее место…

"Славяне" наконец заняли "надлежащее место", широко рассевшись на свободной скамье.

Алесь и Грима, словно по команде, открыли крышки лукошек, собираясь, наверно, "всасывать мудрость".

– …разольется вместо всего этого поток нашей традиционности, стойкого монархизма и православной веры. Воссоединенные славяне возьмут в свои руки наследие дедов – Малую Азию, Царьград и проливы. На святой Софии снова встанут кресты, а на воротах засверкает Олегов щит. Патриархи Антиохии и других… городов поведут дальше дела христианства на своих землях, Палестина наконец получит законного хозяина. Разве не глупость, в самом деле, что гроб господень находится в руках язычников?! Монастыри с мудрыми Несторами и Пименами вместо капищ…

– Смотри, – шепнул кто-то.

"Славяне" достали из лукошек "свитки пергамента", склеенные, видимо, из бумажных листков, кожаные чернильницы и гусиные перья, возвели очи к небу и, пробормотав "молитву", начали покрывать бумагу затейливой вязью, не забывая о краской краске для заглавных букв. Хартии с тихим шелестом сползали на пол.

Студенты наконец начали понимать, что здесь происходит. Месть-таки пришла. Неожиданная, пародийная, злая. Молодцы! Не выдержало, значит, у людей сердце. Есть настоящие парни, которые не позволят даже маленькой подлости уйти без возмездия.

Кое-где по рядам снова начали прыскать со смеху.

Должен был произойти грандиозный скандал, и лишь ощущение этого сдерживало пока аудиторию от гомерического хохота.

– И что же? – театрально поднял руки профессор. – На пути благородной идеи, чувствуя ее опасность, встали ее враги. Турки, сардинцы, французы, англичане… Но не только они. Против идей прежде всего восстала измена! Измена, которую тайно несли в сердце наиболее неистовые элементы общества. Всех их объединяло забвение принципов народной морали и забвение народных традиций, гнилое западничество, которое завели у нас Белинский, Герцин и К0, погоня за сомнительными и подозрительными новшествами…

Два "консервативных славянина" достали огромные монокли и ловко поднесли к глазам.

Кто-то в последних рядах захохотал.

– …погоня за модными течениями чужой философии, погоня за социалистическим бредом… Предатели выступили против необратимого и закономерного высшей закономерностью исторического процесса – процесса образования единого панславянского народа…

"Консервативные славяне" решили подкрепиться. Из лукошек появились потрескавшиеся и тугие, как резина, каленые яйца, ломтики сала, две бутылки с клюквенным квасом и, наконец, горшочек с кашей.

"Славяне" ели яйца и запивали их квасом, который оставлял под носом красные усы. Ели сало, вытирая руки о подстриженные "стрехой", на купеческий манер, волосы.

Теперь смеялись, зажимая рты, десятки людей.

– Украинофильство, которое подогревают австрийские агенты… Это дело с Шевченко и какой-то Наталкой Полтавкой во главе… Ограниченное число фантазеров, которые считают, что Малороссия, малороссы являются чем-то особенным со своим неразвитым наречием своими чумаками и могут существовать, не испытывая нужды в общем славянском отечестве, императоре и восточном православии…

Грима смотрел на горшочек каши с безграничным удивлением. Вид у него был такой, что ближние ряды грохнули смехом. Грима недоуменно посмотрел на них. Хохот усилился.

Посчитав это реакцией на свой непревзойденный юмор, профессор перешел на пафос:

– Как у немцев Германия превыше всего, так у нас наш государь превыше всего. И мы имеем полное право крикнуть: руки прочь, и да будет наш народ с его государем, вершителем судеб народов!

Всеслав наконец догадался, как быть с кашей. Вынул из глазницы монокль и начал черпать им кашу.

По скамьям выше и ниже, захватывая все новые секторы, покатился гомерический хохот.

Когда Рунин понял, что причиной смеха является вовсе не его остроумие, было поздно – смех охватил всю аудиторию. Он поспешно вскинул на переносицу пенсне и увидел все.

От хохота, от могучих, как прибой, перекатов ходуном ходили ряды.

Рунин начал подниматься по ступенькам. И тогда Алесь встал, чтобы закрыть Гриму спиной. Отодвинул его плечом.

Четверка помощников вместе с соседями схватила Гриму и оттащила его подальше от прохода. Он сопротивлялся и кричал, но хохот заглушал его крики. Хлопцы затащили Всеслава далеко за спины.

– Вы? – спросил Рунин. – Вы, князь?

Некоторые уже не могли смеяться и только зевали, как рыбы на песке.

– Я с самого начала предчувствовал, ждал от вас чего-то такого, – сказал бледный Рунин. – Зачем вы это сделали?

– Патриот конюшни! – крикнул из-за спины Грима и придушенно замычал.

– Кто еще там? – спросил Рунин.

– Разве вам мало меня одного? – спросил Алесь.

– Я хочу знать, кто еще?

– Как видите, все.

Хохот делался неудержимым.

– Причины?

– Нежелание видеть вас здесь. Нежелание, чтоб нас учил уму, а вернее – уму-маразму, такой, как вы… доносчик… мракобес… губитель юных и чистых…

– Без личных оскорблений!

И тогда Алесь поднялся.

– Шутки прочь… Нам опостылел ваш панславистский бред. Опостылела эта маска хищничества… Нам опротивели вы. Вы мараете само имя нашей родины, наше имя, нашу незапятнанную честь.

– Вы не патриоты!

– Мы патриоты больше вас. Но мы не хотим величия за счет других народов. Потому что все люди земли – братья. И все они подобны друг другу и нам. В мире нет худших и лучших народов… А если есть, то их делают такие, как вы.

– По-видимому, я еще не закончил чистки университета.

– И не закончите, – спокойно сказал Алесь. – Я уйду отсюда, но уйдете и вы вместе с вашей блевотиной. В противном случае вам на каждой лекции будут устраивать обструкцию.

– Посмешище! – крикнули студенты.

Снова вспыхнул хохот. Хлопцы их местного землячества затянули по-русски запрещенный после восстания "Марш Кошута". Почти без слов, которые знали немногие, грозно летела мелодия.

Амфитеатр бушевал. Каждый теперь не понимал, как могли они терпеть эту мразь и гниль хотя бы одну минуту, как могли забыть об исключенных, как могли мириться с унизительными рассуждениями этой мокрицы.