На сопках маньчжурии - Павел Далецкий

Цацырин кивнул головой.

— А если на поверку революционная борьба нам только мешает? Что ты тогда скажешь? Думаешь, не мешает? А вот подумай: когда ты идешь революционной дорогой, то против тебя царь, правительство, солдаты, жандармы, полицейские, фабриканты, заводчики. Вон какое воинство!.. Можем мы его с тобой одолеть? Пустая затея, Сергей Иванович! Не одолеть нам с тобой такого воинства… А вот если пойти не против царя, а с царем… тогда, братец ты мой, с нами в одном строю царь, солдаты, полиция, жандармы, министры… К чертовой матери полетят тогда капиталисты! На колени! Просить станут… на все согласны, только дозвольте воздухом разок дыхнуть… Так-то! Налей-ка нам, Лида, по кружке чаю…

Юрченко важно поглядел на Цацырина и жену. Жена не сводила с него глаз. Была она скуластенькая, небольшие серые глаза ее были прозрачны и ясны, а рот был большой, красивый, с темными розовыми губами.

— Иван Никитич! — воскликнул Цацырин. — По-вашему, царь сочувствует нам, а не капиталисту?! Жандарм хочет помочь мне, а не хозяину?! Да что я, во сне живу, что ли? Да при одном виде полицейского мне делается тошно.

— Шашни водил с интеллигентами, а те, как пса, науськивали тебя против царя, вот тебе и тошно. Слушай, Зубатов высказался мне так: «С какой это стати я, Зубатов, должен потрафлять капиталисту? Капиталист думает: как бы мне царя свалить да в республике самому сесть на его место… Так чего ради я, полковник, царский слуга, буду ему, капиталисту, потрафлять?» Разумеешь? Доходит до сердца?

Юрченко взял обеими руками кружку с чаем и припал к ней. Пот обильнее выступил на его лбу. Жена мыла посуду. Цацырин почувствовал себя сбитым с толку. Не то чтоб он мог поверить Юрченке. То, что говорил Юрченко, представлялось ему совершенно противоестественным. Волк есть волк. И природа волчья есть природа волчья. Но как отстоять свою точку зрения, как доказать?

— Хочешь еще чаю? — спросил Юрченко. — Да что чаю!.. Лида, подай пива… Пива у меня много… бочонок в погребе стоит. Интеллигент, Сережа, воду мутит, у самого силы нет, так нас втягивает… У интеллигента свои счеты с царем, а у нас с царем какие? Царь есть царь всероссийский!

Цацырин молчал.

— Что нам тут с тобой о словах препираться, увидишь дело и скажешь: Юрченко прав… Небось без работы с голоду подыхаешь? Интеллигент твой тебя не поставит, а я вот поставлю тебя на работу…

— Вы что же, мастерской владеете, что ли?

— Ничем я не владею, а могу, хочешь? Посмотри, Лида, и теперь глядит на меня и не верит. Приходи завтра на фабрику Валевского, где я работаю, и спроси Юрченку.

— Вы, Сергей, — сказала Лида, — не очень с ним спорьте. Он ведь в тюрьме сидел, все знает.

— Да уж, можно сказать, хлебнул!

Цацырин и Густихин вышли. Было морозно, светло от звезд и снега. Здесь, на окраине, уже ощущалось легкое дыхание полей и лесов. Пошли вдоль заборов, хрустя сапогами по снегу.

— Заглядываю подчас я к этому Ивану Никитичу, — заговорил Густихин, — а сам не знаю зачем. Несуразицу несет до невозможности… Господь-бог утвердил в общем так, а он возражает. Упорный человек. Послушал я твои разговоры с Юрченкой… Он в одну сторону тянет, ты в другую. Он говорит: царь и жандарм помогут! Ты говоришь: они хуже псов, интеллигент поможет. Учись мастерству — всегда будешь с достатком и разговаривать будет не об чем. Дам я тебе добрый совет, поскольку годами ты еще молод. Если умеешь стоять за верстаком, стой и работай. Хозяин увидит, что ты хорошо работаешь, и поблагодарит. У хозяина на этот счет глаз острый… Ну, прощай, Сергей Иванович, мне сюда.

Денег за колку дров Цацырин не получил. Жаль, вместо ужина он предпочел бы двугривенный. Но если в самом деле… «приходи завтра — и посодействую…» — то бог с ним, с двугривенным. А жена у него складная, так на него и смотрит, недавно поженились, должно быть…

По морозу приятно шагать, и Цацырин зашагал широким шагом в гостиницу Сысоева.

Утром, чуть свет, он стоял перед фабрикой Валевского. Сторож пропустил к Юрченке. Снег во дворе был исхожен и замусорен. Корпуса — одни кирпичные, другие оштукатуренные, окна большие и маленькие, дымят трубы, пар вырывается из дверей котельной. Обычный, неприютный вид фабрики. Но ничего неприютного не увидел сейчас Цацырин, он с жадностью оглядывал толчею строений, поставленных без плана, с завистью смотрел на работниц и мастеровых, торопливо проходивших по своим рабочим делам…

— К Юрченке?.. Вон в ту дверь.

Цех был небольшой, окна упирались в забор и пропускали мало света. Верстаки и станки стояли впритирку, не сразу и проход найдешь.

— Пришел-таки, неверующий! — проговорил Юрченко. — У нас тут на днях хозяин поувольнял слесарей, да спохватился, что поувольнял больше, чем нужно. Есть одно местечко.

Через десять минут Цацырин стоял перед мастером и отвечал на его вопросы.

— Ну ладно, дадим тебе пробу. — Мастер кивнул на свободные тиски и протянул Цацырииу чертеж: квадрат в квадрате.

Не пустячная проба, но и не очень сложная. Слава богу, немало этих квадратов переделал Цацырин.

— Заготовку откуда взять?

— Вон из того куска.

Мастер ушел. Юрченко тоже. Цацырин остался одни на один с работой. Давно не работал, даже мускулы онемели без труда. Покажет он здесь, какой он мастеровой!

Быстро вырубил зубилом из толстого листового железа заготовку и принялся опиливать напильником.

Мастер осмотрел пробу и сказал:

— Ну что ж, становись на работу.

— Сегодня встать или завтра?

— Сегодня становись.

«…Вот это удача так удача, — думал Цацырин, прибирая свой верстак. — Напишу Парамонову. Вот и на юг не пришлось ехать…»

Его приняли в партию Юрченки. После шабаша пошли в трактир вспрыснуть зачисление.

Против Цацырина сел за стол слесарь Хвостов. Козырек картуза поднят над высоким лбом. Брит — ни усов, ни бороды. Светлые брови взбегают над внимательными, остро глядящими глазами.

— За нового слесаря! — сказал Юрченко, по-хозяйски разливая водку, которую, как и все угощение, выдал Цацырину хозяин под его поручительство.

— Чтобы работал, зарабатывал и нам не мешал зарабатывать! — добавил Густихин.

— Работу я люблю, вот не поработал месяц, точно друга любимого потерял.

— Особенно коли есть нечего, — усмехнулся Хвостов, опрокинул рюмку, и все опрокинули.

Фабрикой владел путейский инженер Валевский. Несколько их у Валевского, текстильных фабрик; и банками какими-то заправляет…

— Богат, богат! — сказал Юрченко. — А расценки всё снижает.

— Это первое хозяйское дело, — заметил Цацырин, — если кто хочет разбогатеть, драть шкуру с нашего брата.

— А вот мы ему обломаем зубы о нашу шкуру — не больно мягкая, — усмехнулся Юрченко.

Из разговора Цацырин узнал, что обер-полицеймейстер Москвы утвердил «Совет рабочих механического производства» и что совет потребует от Валевского поднять расценки и прекратить штрафы.

Цацырин ушам не верил: в Москве разрешены профессиональные союзы! Оказывается, в Москве можно и требования предъявлять капиталисту?! Каким же это образом?

— Каким образом, господин маловер? Тем самым, о котором я вам вечерком поведал. Правительство помогает!

— Требования вы предъявите, да ведь Валевский плюнет на них!

— Если Валевский плюнет на них, — повысил голос Юрченко, — тогда стачка! Но… стачка не такая, какие у вас устраивали в Питере: камни, дреколья, казаки, нагайки. У нас, если будет стачка, никто не придерется, что бунт, порядок будет как на всенощной!

Юрченко внимательно оглядел застольщину. Лицо его приняло важное выражение, маленькие голубые глаза повлажнели.

— Спроси полдюжины пива.

Цацырин сбегал к стойке.

Когда бутылки были опорожнены, товарищи похлопали Цацырина по плечу, пожали ему руку и разошлись, Последним прощался Хвостов.

— Значит, ты недавно из Питера? Ну что ж, работай да присматривайся, а если есть в тебе правда, правды не теряй.

Нахлобучил картуз, поднял воротник куртки и ушел ровным, широким шагом.

2

Ресторан и маленькая гардеробная, где посетители обычно раздевались, а на этот раз никто не раздевался, — полны. На иных стульях сидело по двое.

Сергей примостился у окна. Порайонное собрание «Общества вспомоществования»! Надо в конце концов посмотреть, что это за общество.

Рядом с Цацыриным на подоконнике устроилась девушка в жакетке, на голове серый платок. Лицо белое, губы очень красные, и глаза настолько синие, что Цацырин даже удивился…

Они посмотрели друг на друга. Девушка не отвела своего взгляда, она точно хотела изучить Цацырина, понять его, решить, хорошо или плохо лежат на его лбу кольца темно-русых волос.

В дверях показался полицейский.