На сопках маньчжурии - Павел Далецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Знает: всесилен! За ним Трепов, обер-полицеймейстер Москвы, за Треповым дружок его — великий князь Сергей Александрович, за великим князем — жена его Елизавета Федоровна, за Елизаветой Федоровной — сестрица ее Александра Федоровна, а за той уж — сам самодержец всероссийский! Сильная рать, черт возьми!
Валевский подчинился указаниям Зубатова, но в тот же день покатил в Петербург.
В Петербурге была оттепель, под копытами коней хлюпало месиво из снега и воды, сани скользили с неприятным звуком.
Прямо с вокзала Валевский отправился в министерство финансов к Витте, с которым был дружен еще с тех пор, когда молодым путейцем вышел на свою первую трассу, а Витте заправлял на Южно-Русской дороге.
Очень высокий лоб у Витте, очень окладистая борода, очень пушистые усы, очень благообразный облик!
— Садись сюда, Виталий Константинович, в кресло!
Валевский сел и сказал, как бы заранее подводя итог всему тому, что сообщит:
— Пропади она пропадом, самодержавная монархия!
— А вот в этом я с тобой не согласен. Всем нам нужно самодержавие.
— Это с какой же стороны?
Витте усмехнулся:
— Ситец твой идет в Маньчжурию? Идет! А ведь скверненький, с гнильцой, — да ты не обижайся, не только у тебя, у всех наших фабрикантов такой же… Твоему текстилю не выдержать конкуренцию с просвещенным европейским текстилем. Следовательно, тебе нужно что? Русский штык!
— Если хочешь — да, русский штык.
Витте засмеялся дробным, круглым, приятным смехом.
— Ну, вот видишь! А русский штык невозможен без русского самодержавия!
Валевский не стал продолжать щекотливого спора.
— Сергей Юльевич, — сказал он, — страшнее англичанина и немца твой Зубатов! Что он творит? Сатрап! Вот чем оборачивается самодержавие!
Валевский рассказал про ультиматум, который ему предъявил начальник московской охранки.
Глаза у Витте заблестели.
— Чистейшей воды подлец и трус, — говорил Валевский. — Революционеров больше царя небесного боится.
— Террористы — серьезные люди, — заметил Витте, — как быстро они покончили с Боголеповым! И, ты знаешь, я боюсь за Сипягина…
— Сергей Юльевич, черт с ним, с Сипягиным. С Зубатовым то что делать? Какие кренделя выписывает!
Витте ходил по кабинету мелкими шажками. Политика Зубатова давно задевала его за живое, в случае же с Валевским Зубатов, по мнению Витте, действительно перешел все допустимое. Еще жандармы будут решать судьбы империи! Преобразования нужны, чтобы сделать из России первоклассную державу… Как было бы хорошо, если б Николай во всем доверился Витте. В финансовых делах он ему доверяет, а в остальном подозревает.
— О социал-демократах слышал? — спросил Валевский, вспомнив про свидание с сыном.
— О каких социал-демократах? О наших, русских?
— Конечно, они нам, чай, поближе немецких.
— А что они, тоже стреляют?
— Не-ет… в этом как будто неповинны. Они действуют иначе, словом.
— Словом? Ну, словом пусть себе действуют. Это не такое уж страшное оружие. Действуют словами преимущественно господа интеллигенты… Ты знаешь, что сказал однажды государь, когда зашла речь об общественном мнении? Государь сказал: «Общественное мнение у нас — это мнение интеллигентов. Мне даже само это слово противно — «интеллигент»! Следует приказать Академии наук вычеркнуть это слово из русского словаря!..»
— Здоровенько хватил!
— Да, в этих вещах он не стесняется. В общем, нужны реформы, и немедленно; самая широкая, крестьянская, если мы не хотим новой стенькоразиновщины. Веротерпимость нужна! В современной цивилизованной стране топчут человека за то, что он иначе верует. Позор! А с инородцами что у нас делают?
— Инородцы и веры меня не трогают. Пусть кланяются идолам, лишь бы покупали мой ситец. Ну а о Зубатове ты что же молчишь? Всё вокруг да около. Ведь он у меня в глотке сидит!
— Знаешь, Виталий Константинович, в чем он прав? В своих предчувствиях, что Россия на грани потрясений… и таких, знаешь ли… — Витте широко раскрыл глаза и повел в воздухе пятерней. — Да, вот, знаешь ли, именно таких потрясений…
— Но не этим же путем идти, Сергей Юльевич! Ведь он дубина, ему все равно. Заводчикам и фабрикантам войну объявил! Туполобые помещики ему за это в ножки поклонятся, все секретные места облобызают!
— Возможно, возможно!.. Но не беспокойся… — Витте приподнялся на цыпочки и отрубил: — Пресечем!
6
Цацырин снял комнатку в крошечном кирпичном домике, который стоял на пустыре, открытый со всех сторон ветрам. Старушка хозяйка жила неизвестно чем. К ней заходили какие-то девушки, какие-то мужчины… бог с ними, Цацырин им не судья.
Он работал, и зарабатывать теперь, после согласия Валевского на новые расценки, должен был прилично. Однако не это занимало его. Все силы его были устремлены на то, чтобы связаться с подпольным социал-демократическим кружком.
На своем верстаке он нашел листовку, — значит, на фабрике Валевского не только сторонники Юрченки и Зубатова. Несколько раз он заговаривал с Хвостовым. Однако Хвостов отмалчивался — то ли не понимал намеков, то ли притворялся непонимающим.
Порайонные собрания «Союза рабочих механического производства» Сергей продолжал посещать, но не столько для того, чтоб ближе знакомиться с этим движением, сколько в надежде встретить того, чей голос однажды прозвучал на собрании с такой чудесной силой. И еще по одной причине он посещал порайонные собрания. Не придет ли на собрание Маша? Кто она, откуда она? Мелькнуло тогда синеглазое лицо и пропало в морозной ночи. Может быть, забыть про нее? А как забыть, когда не забывается?
На одном порайонном собрании получилась для Юрченки маленькая неприятность. Выступил рабочий с Симоновского завода и заявил, что ревизионная комиссия обследовала денежный отчет председателя «Совета» Юрченки и не могла в нем разобраться. Сотни, а то и тысячи рублей ушли неизвестно куда. Юрченко говорит: «На извозчиков истратил!» — и приложил бумажку, что на извозчиков истратил. А на каких извозчиков, когда, по каким надобностям?
Юрченко сидел рядом с оратором, глаза его бегали по сторонам, он вытирал ладонями щеки и гладко прилизанные волосы и, привстав, сказал, что ревизионная комиссия не поняла его деятельности. Понять же нужно было так, что у него нет времени на составление отчета, есть другие дела, поважнее… В зале одни зааплодировали, другие засвистели.
Цацырин оглянулся и вдруг увидел Машу. Девушка сидела в третьем ряду от него, расстегнув жакетку и сняв с головы платок. У Цацырина даже дух захватило…
Собрание кончилось неопределенно: «ура» не кричали, «Боже, царя храни» не пели. Маша пошла к выходу, Цацырин протиснулся, нагнал ее, прикоснулся к плечу. Она улыбнулась одними глазами. На улице сказала:
— Здравствуйте, Сережа!
— Я так и знал, Маша, что встречу вас…
— Я иду слушать московских ученых, — сказала Маша, — они будут выступать по рабочему вопросу на открытом собрании. Хотите… пойдем вместе?.. Только надо торопиться. Юрченко уж, наверное, ускакал на извозчике… — Говорила серьезно, как учительница с учеником.
— Что ж, и мы возьмем извозчика.
— Извозчика? В самом деле…
Узенькие санки, лошадь не больно шустрая, полозья поскрипывают. Цацырин, как полагалось в санках, обнял девушку за талию, прижал ее к себе едва заметно и от этого почувствовал такую радость, что самому даже стало странно.
Откашлявшись, сказал:
— А воздух в Москве посветлее нашего, питерского… Хороший воздух.
— Да, хороший, — согласилась Маша.
Больше они не разговаривали. Важнее всяких слов для Цацырина было то, что он имел право, пусть совсем незаметно, пусть совсем неощутимо, но прижимать девушку к себе…
Маша тоже молчала. Может быть, ей было неловко? Но тогда она могла сказать: мне неудобно, Сережа, снимите свою руку. Однако она молчала.
Через четверть часа санки подъехали к длинному зданию; здесь уже было много санок, одни подъезжали, другие отъезжали, люди входили в широкие двери.
Цацырин и Маша тоже прошли и разделись, где все раздевались.
В первых рядах сидели офицеры и господа. Толстые важные лица, золотые цепи по жилетам, перстни на пальцах… И дамы такие же важные, меховые муфты в руках, меховые пелерины на плечах…
По правде сказать, Цацырин в таких залах не бывал.
Осторожно прошли вдоль стены и сели в двадцатом ряду. На сцену вышел дородный господин и устроился в кресле рядом со столиком, на котором блестели графин с водой, стакан и колокольчик. Через минуту вышел второй дородный господин и стал говорить о потребительских лавках.
Из его слов получалось, что рабочие потребительские общества спасут рабочие семьи от нищеты. Оратор доказывал это, называя длинные цифры и тут же складывая, вычитая и умножая их. Выходило, что с потребительскими обществами самая многосемейная рабочая семья будет благоденствовать.
