На сопках маньчжурии - Павел Далецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Здорово! — сказал Цацырин Маше.
После этого господина выходили еще господа, дородные и недородные, бородатые и бритые, и говорили, говорили… Одни о кассах взаимопомощи и потребительских обществах, другие о библиотеках-читальнях для рабочих. Говорили о таких вещах, о которых в Петербурге рабочие могли только шептаться. Что же это такое? Может быть, это уже и есть победа рабочего класса? Если не вся, то хоть частица победы… Маша, как вы думаете?
Но тут на сцену вышел мастеровой и заговорил совсем о другом. Он стал рассказывать, как его обыскивают при выходе с завода… Вот здесь, в первых рядах, почтенная публика… Небось вас, господа, не обыскивают? Да что — вас! На заводе в охране служит его благородие поручик. Так и его не обыскивают. Никогда, ни разу! А под пальто его благородие каждый день таскает медь! Известно, что уже и домик на эту медь построил!
Маша смотрит на Цацырина, он читает в ее глазах: «Молодец!» — и произносит вслух:
— Машенька, он — молодец!
Маша кивает головой.
— Тот, кто председательствует, — агент охранного отделения, и вот этот тоже… — шепчет она о прилично одетом невысокого роста господине с аккуратной испанской бородкой. Господин простирает руки к залу и оповещает собравшихся, что в Москве разрешен властями специальный совет, который будет разбирать всякие споры между рабочими и хозяевами.
Он говорит до того счастливым, до того сладким голосом, что один этот голос выдает его с головой.
Затем на эстраду вышел пожилой мастеровой и заявил, что рабочему человеку наносит вред напряженный труд при низкой сдельной заработной плате.
По залу, по средним и задним его рядам, прошла волна. Наконец-то нашелся человек, который сказал о самом важном.
Раздались голоса:
— Заводчик не работает, а ест и пьет сколько хочет, а мы, мастеровые, как псы!
Агент охранки, председательствовавший на собрании, привстал и зазвонил в колокольчик.
— Господа, господа, внимание! Не волнуйтесь! Все присутствующие согласны, что здоровье наших дорогих мастеровых иной раз подвергается ухудшению… И вот сейчас всеми нами уважаемый приват-доцент Вормс выступит и разъяснит, что нужно делать для того, чтобы здоровье господ мастеровых и рабочих не ухудшалось, а улучшалось.
Приват-доцент, стройный брюнет, заговорил певучим голосом. Он объяснил, что на потерю здоровья влияет незнание господами мастеровыми гигиенических правил.
В зале стало тихо. Первые ряды важно подняли головы, с интересом внимая приват-доценту, говорившему о том, на сколько минут нужно по утрам открывать форточку, какую гимнастику рекомендуется делать и какие существуют системы дыхания, одни из которых явно полезны, другие явно вредны, а третьи — для одних могут быть полезны, а для других вредны.
Цацырин искренне удивился. Он никогда не думал, что не умеет дышать. Раз человек живет, значит, он и дышит… Вот и все умение. Оказывается, при работе за станком надо внимательно следить за своим дыханием и уметь регулировать его, тогда здоровье будет не убывать, а прибывать.
Первые ряды слушали внимательно, в остальных возник шорох, кто-то попытался возразить, по господин Вормс повысил голос и перешел к тому, что надо учредить общества взаимопомощи. Этим обществам предстоит великое поприще: они будут знакомить своих членов с приемами подачи первой помощи в несчастных случаях!
Приват-доцент поднял указательный перст и стал развивать свою мысль. Но Цацырин уже не слушал его. Что он говорит? Как ему только не стыдно?.. Посмотрел на Машу; лицо ее горело, губы полуоткрылись, она явно хотела говорить…
Тогда Цацырин привстал и крикнул:
— Моего отца болванка задавила в цеху насмерть… А вы говорите «меры по ознакомлению членов общества с приемами подачи первой помощи»! Какая тут помощь, если раздавила!
Приват-доцент смолк и стоял, смешно вытаращив глаза; неожиданное выступление из зала сбило его с толку. А в зале зашумели. Зал точно прорвало. Господа из передних рядов обернулись, но Цацырин уже сидел — он сделал свое дело. Нельзя же, в самом деле, молчать.
— Молодец! — сказала Маша, и это «молодец» уже относилось к нему, Цацырину. — Общества взаимопомощи, Сережа, должны оказывать давление на хозяев, чтобы они предупреждали несчастные случаи… Вот о чем должен был сказать приват-доцент, если бы он мыслил честно!
— Может, сказать об этом?
— На этом собрании — не имеет смысла.
Выступлением приват-доцента Вормса закончилось обсуждение рабочих вопросов.
На улице Маша заметила:
— Предлагают открыть рабочие библиотеки и читальни, а знаете, какие там будут книжки и газеты? «Свет» да «Московские ведомости».
Обогнули здание. По краям площади горели фонари, но посредине было темно, сквозь эту тьму проносились санки.
«Эй, берегись… Берегись!»
— Возьмем правее…
Взяли правее.
— Маша, пусть председатель шпик. А я все-таки сказал свое!
Маша остановилась. Из замерзшего, заснеженною окна падал синеватый свет. Она стала так, чтобы видеть лицо Цацырина.
— Да, вы сказали. Я очень рада… Если хотите, встретимся и побеседуем… В Зарядье есть чайная Караваева… Приходите туда… — Назвала день и так быстро ушла в темноту, что он ничего не успел сообразить.
Чайная Караваева… в Зарядье, в Зарядье!
7
Юрченко возвращался с собрания в отличном настроении.
Взял хорошего извозчика, чтобы медвежья полость была не жидковата, чтобы не лез мех, не то перепачкает пальто и штаны.
— Только с месяц как медведя убили, не извольте беспокоиться, барин!
Именно «барин», Юрченко не возразил.
Рабочие его уважают… Шапки ломают больше, чем перед управляющим. Иван Никитич да Иван Никитич! Иван Никитич на извозчиках разъезжает, с самим Валевским говорит!
Вот и сейчас он едет на извозчике, и ни копейку не будет ему стоить извозчик, потому что он имеет право ездить на союзные деньги, и пусть по этому поводу ревизионная комиссия не мешается не в свое дело. А когда Юрченко станет во главе всех союзов, денег у него будет еще больше. Тогда не только Москва, будет знать его и Питер.
Сегодня хороший был день: на собрании профессора выступали! А завтра еще более ответственный день: завтра, 19 февраля, рабочие всех заводов Москвы пойдут к памятнику Александру Второму… Как Юрченко ловко повернул дело… В прошлом году в Харькове студенты 19 февраля служили панихиду по убиенном, — прискакали казаки с нагайками. Почему, мол, царя мертвого чествуете, за душу его молитесь? Протестуете, видать, сукины дети, против царя царствующего?.. И в плети их, в шашки их!.. А нынче сам великий князь ратует за праздник, нынче рабочие не только придут к памятнику, но еще дано им право возложить венки на памятник царю!.. Венки будут богатые… Юрченко уж побеспокоился, чтоб каждый рабочий внес кто гривенник, кто полтинник, а кто и целковый…
Пальто у Юрченки теплое, медвежья полость греет колени, снежок сыплется легкий, приятный…
Разве заехать в ресторан?.. Юрченко приказал извозчику заехать.
В зале было людно. Хозяин выбежал из-за стойки и нагнул голову:
— Иван Никитич, в отдельный со всей закусочкой и приправочкой?
— Давай и приправочку!
Прошел в номерок и раскинулся на диване. Большое зеркало, картина: голая женщина сидит на камнях. Очень много телес. Юрченко, по правде говоря, любит, чтобы у женщины все было в обтяжечку. Вот такая его Лида.
Принесли водку, закуску, вошла черноволосая барышня и — дверь на задвижку. Она не очень понравилась Юрченке, во всяком случае была гораздо хуже Лиды, но он считал, что в его положении нельзя ронять перед хозяином свое достоинство и отказываться от девушки. Протянул к ней руки, взял за плечи, погладил по спине, налил рюмку зубровки.
— Ты бы мне послаще налил.
— А потом и той, которая послаще.
Через полчаса он говорил девушке:
— Я бы и не трогал тебя, кабы не должность. Зачем ты мне, когда у меня есть своя Лида?
— Лида тебе рога наставляет, — сказала барышня и засмеялась.
— Тише, а то кулаком угощу.
— Не грозись, мужчина!
— Я уж знаю, грозиться мне или не грозиться… Еще смеет, паскуда, о Лиде слова произносить!
Женщина села на диване. Глаза ее блестели зло.
— Зачем же ты трогал меня? — она потянулась к чулкам. — Ты думаешь, раз я этим на хлеб зарабатываю, так у меня и душа продажная?
Юрченко хотел пожаловаться на нее хозяину, но потом раздумал: не годится в его положении жаловаться на какую-то девку…
* * *Лида встретила мужа на крыльце.
— Ну что ты? — спросил он, обнимая ее и целуя в красные теплые губы.
— От самого за тобой приходили.
— От Валевского? Ну что ж, сходим и к Валевскому.
