Волчья хватка - Сергей Алексеев

Ражный даже не заглянул туда, вернулся в дом, молча достал топор, нашёл на полке охотничий нож.

— Вот, возьми, — сказал он, вкладывая все это в руки Мили. — Возьми и уходи!

— Прямо сейчас?.. Сразу?

— Сейчас и сразу, — почти насильно повёл к двери. — Я ответил тебе, удовлетворил любопытство. Иди!

— Это не любопытство!..

— Все равно иди!

— А можно…

— Нельзя! Иди! — Ражный выставил её на крыльцо и закрылся на ключ.

Потом зажёг свечу, прикрывая пламя ладонью, толкнул ногой дверь на поветь и замер на пороге…

Он ни разу не ощущал, как сотрясается старый родительский дом, когда падают вниз противовесы, ибо в этот миг вздымался, взлетал над землёй и не чувствовал её притяжения…

— Почему ты позволил этому финансисту уехать? — спросил боярый муж, глядя испытующе, словно ждал обмана или подвоха.

— Был уверен, что вернётся. И он вернулся…

— Чем же он заслужил твою снисходительность?

— Я понимаю, он был врагом… Но он искренне заблуждался, и я хотел лишить его разума… — Ражный помолчал. — Он наказал сам себя… Забрался в дом и попытался подняться на правиле. Что вышло, надеюсь, представляешь…

— А где сам был в это время?! Он не хотел говорить о Миле и потому ответил неопределённо:

— У меня были гости. Не забывай, я живу в мире…

— Ты вотчинный аракс! — прикрикнул боярин. — И все, что происходит на твоей земле, подвластно тебе! А не чьей-нибудь воле! Где плёнка, снятая его человеком?

— Уничтожил…

— Ты уверен, что она в единственном экземпляре?

— Ему было опасно делать копию. Поджаров всегда вёл двойную игру и был очень аккуратен, иначе бы ему давно открутили голову.

— Это лишь предположение… — проворчал боярин, встал с корня и возвысился над Ражным.

— Ваш род всегда кичился умением чувствовать соперника на ристалище, приближение оглашённых и врагов. Вы же способны летать над землёй, как нетопыри!.. Что же ты проглядел Кудеяра?

— Привык к нему. Впрочем, на это и был расчёт… Он добровольно пошёл в рабство, и я привык, как к рабу. И перестал чувствовать. Мы же стараемся не замечать внешние качества падших. Они вызывают омерзение, отвращение…

— Ослаб посылал опричников в твою вотчину, — боярин ещё раз обошёл Поклонный дуб, глянул в крону. — Не знаю, что уж они выведали, но старец сказал мне определённо: ты преступил устав Воинства. Тебе грозит суд, а перед Ослабом стоять в роще — это не передо мной… Надо подумать, как ты станешь защищаться. И что может предъявить тебе старец, в чем обвинить…

Лишь сейчас Ражный понял причину столь неожиданного визита боярого мужа: пришёл не для того, чтобы порадоваться за его поражение на ристалище и таким образом ещё на год продлить спокойствие за своё положение…

— Прости, боярин, — повинился он за свои мысли и положил ему руку на плечо. — Прости, брат.

— Почему ты до сих пор не женился? — внезапно спросил тот и сел на прежнее место. — Конечно, женитьба, продление рода — дело Ослаба, но я имею право спрашивать. Твой отец поручил… Ну?.. Все араксы с Пира бегут к суженым, с ристалища — и в брачную постель, даже с набитой рожей, а ты что?.. У тебя же есть невеста?

После Манорамы Гайдамак уже не мог разорвать обручение и лишить его невесты, а её — женской судьбы. Но узнав о потешном поединке с боярином, вето наложил, велел на глаза не являться, пока он жив. И чтобы преодолеть его, теперь следовало просить руки суженой на коленях…

— Я ещё подожду, — уклонился от ответа Ражный. — Чтобы не являться к суженой с набитой рожей…

— С кем тебя обручили? Воропай мог и не знать Оксану…

— С правнучкой Гайдамака…. Пересвет понял это по-своему.

— Побочных детей наделал?

У него действительно одно время был побочный сын Серёжа. Его родила Нина — русская учительница из Горного Бадахшана, и так уверяла Ражного, что он отец — не поверить было невозможно. Даже при том, что у Нины оказалось ещё три возлюбленных — рядовой Щукин и два офицера из комендантской роты. Потом рядовой демобилизовался и увёз её домой, в посёлок Сузун Новосибирской области, откуда и пришло письмо с известием, что Серёжа не его сын, а рядового Щукина. Но Ражному почему-то ещё долго грезился тонколицый худосочный мальчик, протягивающий к нему руки из детской колыбели. Хотя у Нины в каменном сарайчике без окон не было никакой колыбели, а маленький Серёжа спал в пластмассовой ванне.

— Так сколько наплодил на стороне? — по-свойски спросил боярин. — Положа руку на сердце…

— Думаю, нет пока ни одного, — с грустью сказал Ражный.

— А почему — пока?

— Ну, мало ли, — уклонился он. — Дело житейское. Пока нет, а вдруг да появится. Я в миру живу…

— Так и Ослабу ответишь?.. Что, если Гайдамак ему нажаловался, что ты правнучку лишаешь женской судьбы? А опричники подтвердили твоё распутство в миру?

— Да не было никакого распутства, — нехотя проговорил он, все ещё не желая упоминать имя мирской девственницы…

— Почему холостой до сих пор?

— Не хотел говорить… Вернее, вспоминать не хотел. Мы же тогда условились, поклялись…

— Ну? — боярин признался тем самым, что ничего не забыл.

— После нашей потехи, Гайдамак велел на глаза не являться. А я унижаться не могу…

— Да я этого инока в узел завяжу! Сам правнучку приведёт к тебе в вотчину!

— Не готов я, Воропай, — несколько поспешил Ражный. — Ещё поражение не пережил, какая тут женитьба?

— Ох, что-то ты крутишь, брат!

— Да ничего я не кручу, — он держался из последних сил, уже понимая, что от боярина не уйти и придётся поведать ему о Миле.

— Тогда думай! Думай! Что такое сотворил? Чем мог разгневать старца? — Пересвет терял терпение. — Пойми одно: не я — Ослаб пытать начнёт! Поставит в Судной Роще и спрос учинит. Что говорить станешь?.. А суд его, это тот же поединок! Схватка, в которой всегда побеждает он, поскольку за ним правда и последнее слово. Поставит и начнёт нащупывать уязвимые места! И обязательно нащупает и ударит… Тогда будет поздно выставлять защиту — сейчас ещё можно! Думай!.. Ну, вспоминай! Куда ещё залез по недомыслию или умыслу? Я не хочу, чтоб ты жизнь свою закончил в Сиром Урочище, каликом перехожим или паче того — верижным… Думай, внук Ерофеев!

Она явилась в последний раз за два дня до отъезда в Вятскополянское Урочище. Пришла ночью, когда Ражный спустившись с правила, смывал на реке кровавый пот. Сразу же бросилась в глаза её одежда, по-цыгански пёстрая, яркая — толстый свитер, расшитый серебряными цветами, длинная красная юбка с разрезами по бёдрам, цветастая, старинная шаль на плечах. Камуфляж, в который обрядил её после воскрешения, оказался выстиранным, отглаженным и аккуратно сложенным в пакет, откуда торчал топор и выпирал охотничий нож.