Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 2 - С. Т. Джоши
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Внезапность кончины одновременно ошеломительна и милосердна – а милосердна она по следующей причине: в первое время субъективно мы даже не осознаем, что это на самом деле произошло. К примеру, сейчас я не смог бы даже переложить подушки из кресла-качалки тетушки, стоящего рядом со столом в центре комнаты, где она каждый вечер читала, – это было бы слишком неестественно»58.
«Легко представить, какая пустота сразу образовалась в доме, ведь тетушка, будучи человеком очень оживленным, всегда являлась здесь главной. В ближайшее время я буду не в силах сосредоточиться на какой-либо работе, к тому же меня ждет мучительная задача – разобраться в тетушкиных вещах… к которым я даже боюсь прикасаться, так как в привычном их расположении выражены ее вкусы и характер»59.
В последнем предложении заметны отголоски того беспокойства, что Лавкрафт испытывал после смерти матери одиннадцатью годами ранее, – правда, отголоски смутные, поскольку для большинства людей лишиться матери все же страшнее, чем тети, да и за последнее десятилетие Лавкрафт научился справляться с горем, не впадая в отчаянную меланхолию и не помышляя о самоубийстве.
Так насколько же важную роль играла Лиллиан в жизни Лавкрафта? Как ни странно, ответить на этот вопрос чрезвычайно трудно, потому что ни одного написанного ею письма не сохранилось, а в переписке с друзьями и коллегами Лавкрафт почти никогда не говорил о тете. Разумеется, это вовсе не принижает ее значимость – напротив, с 1926 года Лиллиан стала таким неотъемлемым элементом его повседневной жизни на Барнс-стрит, 10, что ее отсутствие казалось немыслимым. Если когда-то между ними и возникли трения из-за женитьбы (хотя это всего лишь предположение), то обо всем этом уже давно забыли, а во время пребывания в Нью-Йорке Лавкрафт не обнажал бы в письмах к тетушке всю душу, держись они отчужденно. Лиллиан напоминала ему не только о матери, но и о любимом дяде Франклине Чейзе Кларке, который наравне с Уипплом Филлипсом заменял Говарду отца.
Вскоре после похорон (шестого июля в часовне Ноулз на Бенефит-стрит службу в англиканских традициях провел преподобный Альфред Джонсон, давний друг Филлипсов и Кларков, который в 1921 году проводил службу и на похоронах Сьюзи) Лавкрафт решил куда-нибудь поехать, чтобы развеяться. У паромов в самом разгаре была «тарифная война», так что ему удалось купить билет до Ньюпорта и обратно всего за пятьдесят центов. В конце июля Лавкрафт несколько раз совершал такую поездку и писал рассказы, глядя с отвесных скал на Атлантический океан. В начале августа из Нью-Йорка приехал Мортон, и пятого числа они вместе отправились в Ньюпорт.
В августе самооценка Лавкрафта немного повысилась. Во-первых, в июльском номере журнала для писателей American Author за 1932 год появилась статья Дж. Рэндла Лютена «Что делает рассказ успешным?». В качестве образцовых примером повествования он привел работы Лавкрафта, Кларка Эштона Смита и Эдмонда Гамильтона (!). В целом статья получилась ужасной, так как ее автора не волновали никакие другие достоинства художественных произведений, кроме внешнего лоска и наличия саспенса. Процитировав первый абзац «В склепе», Лютен отмечает: «Отличная завязка, правда? Уже в этом небольшом кусочке Лавкрафт намекает, что дальше читателя ждет замечательный рассказ в жанре ужасов». Хотя Лютен называл себя поклонником Эдгара Аллана По, он несколько раз неправильно написал его имя; в названии рассказа Смита «Горгона» тоже была допущена ошибка. Эту статью Лютен определенно подготовил после прочтения Weird Tales за апрель 1932 года, в котором вышли и «Горгона», и «В склепе».
Второй и более значительный случай признания его мастерства связан с Гарольдом С. Фарнезе (1885–1945), композитором, получившим в 1911 году премию Парижской консерватории и на тот момент занимавшим должность помощника руководителя Института музыкального искусства в Лос-Анджелесе. Фарнезе хотел положить на музыку два сонета Лавкрафта из «Грибов с Юггота»: «Мираж» и «Маяк» (оба они выходили в Weird Tales за февраль – март 1931 года). Вскоре два произведения были готовы, и Фарнезе предложил Лавкрафту написать либретто к целой опере или музыкальной драме по мотивам его творчества под причудливым названием вроде «Юррегарт», «Яннимэйд» или «Болотный город»60, однако Лавкрафт отказался, заявив, что не имеет никакого опыта работы с драматургией (пьеса 1918 года «Альфредо», видимо, была не в счет). Трудно представить, что могло бы из этого получиться. Что касается музыки на основе двух сонетов, мне удалось изучить61 одну страницу «Маяка» с нотами для альта и фортепиано, и это похоже на типичное модернистское произведение с крайне переменчивыми модуляциями (в ключе указан один знак диез, хотя тональности соль-мажор и ми-минор в мелодии почти не используются) и крайне напыщенным и диссонирующим фортепианным отрывком. Услышать исполнение данных музыкальных произведений мне не доводилось.
Из недолгого общения Лавкрафта с Фарнезе мы узнаем еще кое-какую важную информацию. В некоторых письмах Лавкрафт подробно объясняет ему свою теорию «странной» прозы, но Фарнезе, похоже, так и не уловил ее суть. После смерти Лавкрафта Август Дерлет спросил, не осталось ли у Фарнезе посланий от Говарда, и тот сообщил о наличии двух длинных писем и открытки. По словам Фарнезе, в основном их переписка сводилась к следующему:
«Я похвалил творчество Г. Ф. Л., на что он ответил: „Вы наверняка заметите, что в основе всех моих произведений, даже если они кажутся не связанными, лежит одна и та же легенда или миф о том, что когда-то наш мир населяла другая раса, которая занималась черной магией, из-за чего утратила свое высокое положение и была изгнана, но продолжает обитать во внешнем мире и готовится в любой момент вновь захватить землю“ [выделено самим Фарнезе]. Эту расу он называл Старцами»62.
Как ни странно, здесь Фарнезе приводит не цитату из письма Лавкрафта, а пересказывает (с ошибками) некоторые отрывки из его послания от двадцать второго сентября 1932 года. Обратите внимание на такую выдержку из письма:
«Пытаясь сформулировать эту мысль о преодолении границ космоса, я использую как можно больше элементов, которые в прежних интеллектуальных и эмоциональных условиях служили для человека олицетворением
