Из тупика - Валентин Пикуль

— Уилки! — задержал он его. — Стой, не уходи… Хорошо, я согласен: я сам взрывал себя. А что дальше?

— Дальше все пойдет как по маслу: к ответственности привлекаются все горлопаны, начиная с Ляуданского; генерал Звегинцев тоже обесчестил свой мундир связью с большевиками. Юрьева, пожалуй, эта история пока не коснется. Но только в том случае, если он перестанет надоедать нам. А тебя… ведь тебя взрывали, кажется, большевики с «Аскольда»? Ты уже реабилитирован!

В этот день ворвались к Шверченке:

— Попался, эсеровская сопля! А ну, пошли…

Когда брали Ляуданского из Центромура, он долго брыкался, его вели по улице, и он матерно требовал:

— Юрьева, растак вас всех! Тогда и Юрьева, гада, хватайте. Почему меня берут? Берите его тоже… за компашку!

Юрьев эти вопли с улицы слышал в своем совдепе.

— Мишку, конечно, жаль, — вздохнул Юрьев. — Но он даже сейчас продолжает трепаться. Ничего, еще молодой: на «Чесме» плавал — на «Чесме» и отсидится, обстановка ему знакомая…

Взяли и снова выпустили: Каратыгина, представлявшего Совжелдор в Мурманске, и «комиссара» Тима Харченку. А в своем штабном вагоне смертельную обиду переживал генерал Звегинцев.

— Понимаю, — говорил он просветленно. — Нас можно судить. Однако не мы ли сделали все для того, чтобы флаги Антанты сейчас реяли над Мурманском? Мы… Только мы теперь не нужны: Мурманск давно не наш, и дела в Архангельске поважнее… Ну, ладно, судите, господа! Что ж, судите.

Глава восьмая

Когда в камеру, где сидел под арестом мичман Вальронд, принесли лист бумаги, он сказал:

— Этого мало.

Конвойный перевернул лист, показал обратную сторону.

— С эвтой-то сторонки тоже можно исчиркать.

— И все равно мало, чтобы описать все…

Он составлял свой доклад как можно подробнее — все, вплоть до мелких деталей, какие сохранились в памяти. Сидя в изоляции на Гороховой, два, мичман восстанавливал на бумаге картину мурманского предательства. Служба флаг-офицером связи дала ему богатейший материал для наблюдений… Поставив последнюю точку, Вальронд придумал название: «Из дневных записок мичмана Евг. Вальронд » (старомодно, но зато вполне прилично). Еще немного подумал и водрузил на титульный лист рукописи великолепный эпиграф из Фаддея Беллинсгаузена:

Пишем — что наблюдаем.

Чего не наблюдаем — того не пишем.

После чего Вальронда снова вызвали на допрос, вернули ему золотистый жгут аксельбанта и все документы.

— Садитесь… У нас к вам только два частных вопроса. Первый: можно ли рассчитывать на инженера Аркадия Небольсина, что он станет честно сотрудничать с нашей властью?

— Не знаю, — ответил Вальронд.

— Вопрос второй: что вы скажете о полковнике Сыромятеве?

— Полковников на Мурмане так много, что если волки ежедневно будут съедать по одному полковнику, то никто и не заметит их убыли… Извините, но я даже фамилии такой не слыхал!

Ему позволили отправиться на остров Мудьюг.

— Вы должны, — внушали мичману, — обязательно поспеть к месту назначения в срок! По возможности, без опоздания. Чтобы не вызвать никаких подозрений — раз. Чтобы не опоздать к моменту боя — два. И… как вам было наказано в Мурманске?

— Чтобы батареи Мудьюга молчали.

— Мы надеемся, что теперь они заговорят…

Вальронд очень спешил, но все же опаздывал.

Застрял он, как и следовало ожидать, в Вологде. На неизбежной пересадке вылетел из вагона как пробка, но в следующий эшелон, идущий на Архангельск, было уже не прорваться. Вокзал был оцеплен чекистами и красноармейцами. Дело дрянь: командировка подходила к концу, и это грозило для него особыми осложнениями, — по плану Вальронд должен был еще вчера явиться к адмиралу Виккорсту.

Плотный барьер спекулянтов, мешочников и дезертиров был так спрессован оцеплением, что Женьку Вальронда, при дыхании толпы, то поднимало, то опускало, словно рыбачий поплавок на речной зыби. В один из моментов, когда его снова вздыбило над толпою, он увидел…

— Чудеса! — сказал мичман, вытягивая шею — и без того длинную — от искреннего любопытства к жизни.

В узком проходе оцепления шествовали на посадку дипломаты. Шагали атташе миссий — почти невозмутимые; дамы в жиденьких мехах несли курчавых болонок, и перепуганные японские собачки остервенело лаяли на мрачных русских спекулянтов. Роль носильщиков исполняли бравые матросы в клешах. Обливаясь потом, перли они на посадку дипломатические баулы, деликатно подсаживали дамочек под худенькие энглизированные задницы.

— Мадам, только не имейте сомнения: фукну — и вы в вагоне!

— Доброго вам пути, сэр…

— Матюшенко, кидай в окно собаку ихнюю.

— Кусается, стерва!

— А ты сам ее укуси, чтобы помнила…

Все стало ясно: поезд занят дипломатами. Вальронд кое-как выбрался из толпы. Подергал себя за пуговицы — нет, еще держатся. Передохнул… Задумался: что же ему теперь делать?

Мичман знал: переезд дипкорпуса является сигналом для интервентов на Мурмане. Тронется сейчас этот эшелон с миссиями — и с Мурманского рейда, выбирая якоря, отправится эскадра Кэмпена на Архангельск. Черт с ним, с этим адмиралом Виккорстом! Но ему непременно надо быть на Мудьюге в срок…

Возле вокзала стоял открытый автомобиль.

— Откуда? — спросил Вальронд.

— Из губвоенкома.

— Подвезешь?..

В здании губвоенкома ему показали дверь, в которую надо стучать. Он постучал и вошел в кабинет. Какой-то дядя в кожанке, стоя спиною к Вальронду, разговаривал по телефону.

— Нет, — говорил он, — американский посол Френсис отбыл еще раньше… прямо в Архангельск! Да, провожу посадку. Не беспокойтесь, еще раз повторяю: мы достаточно корректны и не дадим ни одного повода для дипломатических интриг и капризов. И этикета также не нарушим… Ага, до свиданья!

Закончив переговоры, он повернулся и спросил:

— Так что вам от меня, товарищ?

Женька Вальронд так и отшатнулся: это был Самокин.

— Если не ошибаюсь, мичман Вальронд. Добрый день, мичман. Рад видеть. Что привело ко мне?

Вальронд справился с волнением.

— Мне очень нужно попасть в Архангельск, и тут, как назло, вмешались дипломаты с явным намерением загубить мою карьеру в самом начале. Они заняли весь эшелон — мне уже не пробиться!

— Один вагон будет прицеплен для частных пассажиров.

— А вы видели, что там творится? Бумажку бы, мандат!

Самокин засмеялся.

— Да брось, — сказал. — Какие там к черту сейчас мандаты? Такой сильный, молодой и красивый, и вдруг просит бумажку. Да постыдись, мичман! С такими кулаками, как у тебя, никакого мандата не надобно…

Самокин вдруг сел за стол, перелистал какие-то дела.

Мичман неуверенно помялся:

— А разве вы ничего не хотите спросить у меня?

Самокин поднял лицо — абсолютно спокойное.

— Спросить? О чем? Нет, мичман, мне ничего не хочется спрашивать. Мне и без того все давно понятно.

И как-то странно они простились. Совсем неожиданно, уже в коридоре, Самокин окликнул мичмана.

— Постой, добрый молодец! Вот что, — сказал Самокин, нагоняя Вальронда. — Тут ко мне с такой же просьбой обращалась одна дама. Я — большевик, работник местного губисполкома, и не смог оказать ей содействия. Хотя бы потому, что эта дама, насколько я понял, принадлежит к высшей аристократии и сейчас рвется в Архангельск, чтобы эмигрировать за границу. Но она с ребенком, мучается, — пожалел женщину Самокин и вдруг улыбнулся: — А тебе, мичман, сам бог велел ей помочь.

— Если встречу на вокзале, то — как узнать мне ее?

— Ну-у, — протянул Самокин, — эта женщина такова, что ты ее не сможешь не заметить. Если, конечно, она сама не уехала…

От Вологды у мичмана остались какие-то странные, дикие воспоминания. Странно вел себя Самокин — чего-то он мудрил там… Женька Вальронд бежал сейчас через улицы, стараясь не опоздать, и собаки ловчились хватить его за штаны. Ворота все были заперты, словно в осаде, за изгородями зрели яблоки. Вологды он так и не увидел, — его занимал Архангельск, только Архангельск: никак нельзя ему опоздать на Мудьюг…

Посадка в единственный вагон, приданный дипломатическому эшелону, уже началась.

После первого натиска, в котором Вальронд потерпел постыдное поражение, он отбежал назад, чтобы взять разбег для второго таранного удара по мешочникам… Отбежал назад и тут заметил женщину, почти оцепеневшую в отчаянии. Она стояла поодаль от костоломной давки, не в силах пробиться к вагону. А к ней испуганно жалась маленькая девочка…

Вальронд был рыцарем.

— Мадам, — сказал он, — ваш чудесный облик воодушевил меня на свершение благородного гражданского подвига. Позвольте, я возьму девочку на руки. А вы цепляйтесь за мой хлястик. Если же хлястик, не дай бог, оторвется, то я не стану возражать, если вы меня тут же страстно обнимете… Прошу, мадам!