Три столицы - Шульгин Василий Витальевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Много лет спустя Шульгин рассказывал, что Якушев был любезен, что на обед подали навагу и рябчики с рябиной, что он поблагодарил Якушева за поиски сына и спросил, что мог бы сделать для «Треста». Якушев ответил:
— О сыне вам дали неправильные сведения. Его в Виннице нет. А сделать вы можете следующее… Мы хотели, чтобы вы, благополучно вернувшись, написали книгу, такую же талантливую, как «Дни» и «Девятьсот двадцатый». Мы все поклонники вашего литературного таланта. Эмиграция должна знать, что, несмотря на большевиков, Россия жива и не собирается помирать…
— Мне не хочется огорчать вас, но я категорически отказываюсь, — сказал Шульгин.
— Почему?
— Я буду в полной безопасности, а вас здесь перехватают.
Шульгин согласился писать книгу после долгих уговоров и при условии, если текст ее перед публикацией прочтут в Москве.
Якушев переглянулся с Опперпутом и «Антоном Антоновичем» и, как бы прочтя в их глазах ответ, сказал:
— Это сделать можно!
Это было сделано. За исключением главы «Антон Антонович», вся рукопись достигла Москвы и вернулась. Цензура была чисто технической — вычеркнули, например, подробное описание того, как возобновляется прерванная связь между людьми, обслуживавшими «окна» по обе стороны границы. Крайне резкие выпады против Ленина остались…
Шульгин считал, что Якушеву идею написать книгу подал Дзержинский. А тому кто? Троцкий? Сталин?
С Лениным, признавался Шульгин в шестидесятых годах, он обошелся грубовато. «Ведь даже когда на дуэли подходишь к барьеру, приветствуешь противника поклоном». А Ленин когда-то посвятил Шульгину в «Правде» несколько строк весьма корректных, читал его книги, которые потом запретил Сталин. Кстати, Якушев настаивал, чтобы в книге было «поменьше идеологии».
Ленина возвеличили после смерти, превратили в святого, чтобы хоть какая-нибудь вера была. «Задача: преобороть озверение советских людей; вернуть им душу человеческую». Для этого внушалось, что Ленин «сильный и добрый». Но был ли он добрым?
«Дора Каплан выстрелила в Ленина, как Богров в Столыпина. Он, Ленин, будто бы приказал пощадить ее. Она умерла своей смертью, прожив много лет. Служила в какой-то библиотеке».
Это красивый жест, к сожалению, легенда. Дора Каплан жила только несколько дней, как и Богров. Обоих убили. Убили, вероятно, те, кто заметал следы…
Все секретное опасно. Это палка о двух концах. Что такое «секрет»? Это — ложь.
О лжи сказано:
— Диавол — лжец и отец лжи. И человекоубийца он от века».
Шульгин хвалил Ленина за нэп.
«Где уничтожается собственность, цветущая страна превращается в пустыню. Российская пустыня, сотворенная Интегральным коммунизмом, возрождалась фантастически быстро, оплодотворенная нэпом».
Это противоречие, мол, и радовало Ленина и мучило его душу, требовало колоссального напряжения, что было одной из причин его смерти.
В одной из позднейших заметок Шульгин рассказывал о начальнике владимирского КГБ, называя его то вымышленной фамилией Вишневский, то Владимиром Ивановичем. Он был чекистом еще при Сталине, что избавляет от дальнейших характеристик.
Когда Шульгина выпустили из Владимирской тюрьмы, они как-то сидели в служебном кабинете «Вишневского», где стоял бюст Дзержинского. Хозяин кабинета указал на него рукой:
— Вот кто вас разыграл!
— Не очень ясно, кто кого разыграл.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы читали книгу «Три столицы»? — спросил Шульгин.
— Достать ее трудновато. Она запрещена у нас.
— Но не для вас же.
— Конечно. Я ее достану.
Шульгину книгу прислали из Югославии, на адрес полковника, который сказал:
— Ну, знаете, Василий Витальевич, за эту книгу вас действительно надо было повесить.
Это и надо было Шульгину, который спросил:
— Несомненно. Но какую казнь придумать тому, кто смотрит на нас из угла?
— При чем тут Дзержинский? Не он, а вы написали эту преступную книгу.
— Да, я написал. Но предложил мне написать эту книгу Якушев. А он не мог этого сделать без разрешения того, кто украшает ваш кабинет. Не ясно: кто кого разыграл…
Шульгин до конца жизни сомневался в том, что Якушев и его «заговорщическая дружина» (В. В. говорил, что познакомился во время поездки с девятнадцатью ее членами) верно служили ОГПУ. Они хотели трансформировать Россию по примеру Запада, не веря в творческую силу насильственного коммунизма, готовя переворот изнутри. В «Неопубликованной публицистике» он пишет:
«Шла тайная, но жестокая борьба между двумя претендентами на власть — Троцким и Сталиным. Тогда еще не было известно, кто победит. Под крылышком Троцкого собирались самые различные антисоветские и антисталинские группировки. Якушев определенно опасался Сталина. Быть может, ему было известно завещание Ленина, предупреждавшего партию в отношении Сталина.
Якушев был несомненным троцкистом в том смысле, что считал его умным и деловитым. Нерешенная в то время борьба между Троцким и Сталиным должна была влиять на тогдашних чекистов…
Однажды Якушев сказал мне:
— Что вы думаете о «Тресте»?
— Я думаю, что «Трест» есть антисоветская организация, и притом очень сильная, так как она не боится всесильной руки ГПУ.
На это он сказал:
— «Трест» — это измена, поднявшаяся в такие верхи, о которых вы даже не можете и помыслить».
После предположений о том, какие это были «верхи», Шульгин говорил о самодержавном деспотизме Сталина и о своей неминуемой гибели, если бы довелось не возвратиться за границу.
«Я не мог и не должен был остаться в России в 1926 году. Я шел путем, предначертанным мне судьбою. Я должен был написать книгу «Три столицы».
В ночь на 6 февраля Шульгин выехал в Минск вместе с «Антоном Антоновичем». Перевел его через границу все тот же «контрабандист Иван Иванович» Криницкий.
Потом Шульгин писал, что «был в совершеннейшем восторге от моих «контрабандистов» и одновременно огорчен тем, что П. Н. Врангель моими чувствами не воспламенился и «контрабандистами» заинтересоваться не захотел».
Первым делом по возвращении в Париж Шульгин пошел к Анжелине. И она сказала ему:
«До сих пор я говорила, что ваш сын жив, и я вас не обманывала. Но теперь должна вам сказать: он умер. Немного не дождался вас. Я вижу его могилу. Он умер, но жив. Он там, где Владимир. Это душа, которая ему покровительствует. Он очень любил вашего сына и там его встретил.
— Какой Владимир? — недоумевал Шульгин.
— Да это же вам близкий человек. Он старше вас, плотный такой, золотое пенсне… Вы с ним много работали…
Шульгин все не мог взять в толк, о ком речь.
— В газете, в газете работали. Вспомнили?
Он вспомнил. Вернее, предположил…
Это был Владимир Германович Иозефи. Предки его пришли из Австрии, но сам он получился совсем русак. Сперва он был женат на очень нервной даме (Кутузовой, вот память!), разошелся с ней и женился на молоденькой. Он был счастлив с ней. Она душилась духами Z’Or и народила ему кучу детей. В Киеве он был гласным городской Думы, после революции примкнул к Шульгину. Вместе они поехали в Екатеринодар, выпускали «Россию». Он брал на себя расходы и заботы, а от Шульгина требовал одного:
— Дорогой Василий Витальевич. Ваши статьи — хребет нашей газеты. Дайте статью, а все остальное устроится.
Где и как писались «Три столицы», мы уже знаем.
Но Шульгин не был бы Шульгиным, если бы не позволил себе литературное кокетство. Под занавес он изобретает монолог, в котором запрятан пространный разговор с Липеровичем, рядовым евреем. Шульгин предлагает ему объединиться против Бронштейна, а если худо придется евреям, то предлагает многомиллионную эвакуацию их в Крым и далее — то ли в Палестину, то ли в другие страны — испытать судьбу русской эмиграции. Он верит, что у евреев сердце будет обливаться кровью при прощании со второй родиной.
