Три столицы - Шульгин Василий Витальевич

Шульгин в июне 1927 года написал две статьи, озаглавив их «Сидней Рейли» и «Опперпут» и собираясь напечатать их в газете «Возрождение». Сведения для этих статей ему сообщили конфиденциально, но не разрешали пока печатать, чтобы не повредить делу…

И его опередил Владимир Бурцев, которого Шульгин назвал «ветераном политических разоблачений».

8 октября в «Иллюстрированной России» появилась его статья «В сетях ГПУ».

«Нет ничего тайного, —   писал Бурцев, —   что не стало бы явным.

Лет 15–20 тому назад мне пришлось заниматься разоблачением провокаторской деятельности охранных отделений. Я много писал об их Азефах и Гартингах, Зубаровых и Комиссаровых. В то время эти наши рассказы произвели потрясающее впечатление на общественное мнение и у нас в России и во всем мире… Даже русское правительство в лице Столыпина — по крайней мере официально — старалось отгородиться от провокаторов…

Помню, в редакцию моей газеты «Будущее», издававшейся в Париже, приходили с выражением сочувствия моим разоблачениям не только революционеры, но и представители самых умеренных государственных течений. С горячим протестом против провокаций приходили ко мне в редакцию — Луначарский и Зиновьев, Чичерин и Литвинов…

Но вот они сами пришли к власти, и отношение их к провокации резко изменилось.

Они усовершенствовали бывшие охранные отделения и заменили их ГПУ…

В настоящее время подчинена сыску вся жизнь в России. Все пронизано провокацией. На сыск и провокацию брошены огромнейшие средства, о которых не могли и мечтать старые охранные отделения…»

Бурцев рассказал историю вербовки Якушева-Федорова. «Ему грозили смертной казнью, требуя признаний. Он долго не сдается. На этот случай ГПУ придумало верный способ, как вырвать раскаяние у самых упрямых арестованных, способ, на который до сих пор, казалось, не был способен решительно никто в мире. Этот способ допроса изобрели большевики, и они об этом говорят с самодовольством как о средстве, перед которым никто не может устоять»[55].

Бурцев рассказал о заграничных поездках Якушева и Опперпута, о доверии к ним эмигрантов, о «человеке необычайной смелости» В. В. Шульгине, которому устроили нелегальный поиск сына под непосредственным руководством ГПУ и даже попросили написать книгу воспоминаний и проредактировали ее.

Это был тяжелый удар. Достоверность «Трех столиц» да и репутация Шульгина, несмотря на благожелательный тон Бурцева, в глазах эмигрантов подрывались. Он это почувствовал сразу. Как политическая фигура Шульгин переставал существовать, но он сделал отчаянную попытку спасти свое реноме.

25 октября Струве отвел несколько полос в своей газете «Россия» шульгинскому послесловию к «Трем столицам», предварив их предисловием «Разоблачения» В. Л. Бурцева и какая им цена?». Они, мол, полезны, но используются активными противниками борьбы с большевиками во главе с Милюковым. Они разоружают. Струве задается вопросом: был ли «Трест» просто созданием ГПУ или сложным переплетом большевистской провокации и противобольшевистской борьбы? Он склонен утверждать последнее, пытается уловить евразийскую идеологию у части «Треста». В провокаторстве же Опперпута его смущает то, что он помог многим подпольщикам избежать ареста. Кто Опперпут, «пока никто, кроме самого ГПУ, не может с полной достоверностью сказать».

ГПУ не сказало. Может быть, это сделает КГБ?..

А пока вернемся к шульгинскому послесловию, из которого я уже обильно черпал нужные сведения. О свиданиях с Якушевым-Федоровым, об истории написания «Трех столиц». А теперь о «провокаторстве» Опперпута, о котором Федоров и Антон Антонович все шлют зашифрованные телеграммы.

Заодно Шульгин излагает то, что узнал из записок Опперпута о судьбе Сиднея Рейли, которого тоже пригласил в Россию «Трест» и поселил на даче под Москвой. Обещано было, что с ним ничего не случится. Когда стало понятно, что Рейли арестуют (по приказу Сталина), Якушев-Федоров пришел в отчаяние и даже грозил «застрелиться», по словам Опперпута. Рейли гордо заявлял, что среди английских офицеров не бывает предателей, и отказывался давать показания. Он хотел вырваться и написать книгу «Великий блеф». Его «обрабатывали» и водили по ночам на расстрелы. Один из чекистов говорил Опперпуту: «Эти иностранцы не могут выдерживать таких картин — просьб о пощаде убиваемых в соединении с матерщиной палачей; это на них так действует, что они готовы после этого на все, лишь бы вырваться на свободу, вырваться на родину и там разоблачить то, что мы тут делаем; они забывают, что разоблачать не придется…»

Рейли повели на прогулку на Воробьевы горы и там его застрелил «лучший стрелок ГПУ» — товарищ Ибрагим.

Одновременно инсценировали схватку на финляндской границе, чтобы создать впечатление — будто бы Рейли убили при переходе границы.

Свое возвращение Шульгин потом приписывал еще и компенсации, которую в ОГПУ обещали Якушеву за Рейли. У Чебышева есть упоминание о том, что, когда после ареста Рейли советский представитель заявил об этом английскому посольству в Берлине, секретарь посольства сказал:

— Правительство его величества не посылает секретных агентов в Россию, и у нас нет сотрудника, которого бы звали капитаном Рейли. Гуд монинг, сэр!

А речь шла о друге Черчилля.

Есть у Чебышева сведения и о том, что настоящая фамилия Опперпута — Упениньш, что он был сыном зажиточного латвийского крестьянина, родился в 1894 году, учился в Рижском политехникуме, в 1915 году поступил в Алексеевское военное училище, воевал на Западном фронте и в Закавказье. Во время Октябрьского переворота арестован, доставлен в Смольный, освобожден, служил в военном комиссариате, а с 1920-го судьба его нам известна… Завербовали их с Якушевым на Лубянке с помощью «химических средств».

Чебышев считал, что цель ГПУ при создании «Треста» — заставить отказаться от террора, поверить в перерождение советского режима и во «внутренний взрыв».

6 июня 1927 года Чебышев записал в дневнике:

«Один из общественных деятелей стал утверждать, что «Опперпут может играть комедию и теперь». Шульгин справедливо заметил, что непонятно тогда, зачем ему надо было бежать и прикидываться перебежчиком. Он мог продолжать прежнюю игру, ведь его же «белые» считали своим! Какая надобность была ликвидировать целую организацию?..

Шульгин сидел около большой лампы с громадным белым абажуром. На нем была кофта жены, черная, с каким-то бело-серебряным кабалистическим узором. У него было хорошее, молодое, взволнованное лицо…»

Но вернемся к послесловию Шульгина, где Шульгин подвел итоги деятельности «Треста». Все одурачены, летели как бабочки на огонь. Шульгина выпустили, видимо, потому, что нагрузили ответственным поручением — привлечь симпатии Врангеля к «Тресту».

«Трестовики», —   писал Шульгин, —   которые защищали мою жизнь перед Сталиным или кем-нибудь из них (а, надо думать, такие собеседования были) могли орудовать этим аргументом». Однако Врангель проявил острую проницательность. Ну а кому пошла на пользу книга «Три столицы»?

Мне кажется, что любопытна вся концовка послесловия:

«Якушев знал, приблизительно, мое настроение. Я не скрывал, что считаю погромное разрешение еврейского вопроса великим бедствием для будущей России со многих точек зрения, а также разделял его точку зрения, что террор надо применять с умом. Кроме того, было совершенно ясно, что возрождающаяся, несмотря на большевиков, Россия произвела на меня сильное впечатление и что это не может не отразиться на том, что я напишу.

Это так. Но в конце концов из этого стечения обстоятельств получилась курьезная вещь. Если перечесть мою книжку под тем углом зрения, что каждая страница аппробирована ГПУ, то получается любопытное сопоставление.

Если отбросить все те резкие выпады, которые пишутся против советской власти на каждой странице, то смысл книги резюмируется в формуле: «Все, как было, но хуже».