Джойс - Алан Кубатиев

Наконец и Пинкер прислал 10 фунтов, но Джойс написал Паунду ироническое письмо с громкими заголовками для прессы: «Джойс Вытянул Улов! Проворный Пинкер Спасает Удрученного Дедала! Завал Зеленых для Поэтов-Пауперов!» Конечно, деньги приходили, но тратились так же быстро. Оставалась мисс Уивер, благодетельно облегчившая несколько лет его жизни и работы, но и она не могла взять на себя всё. Однако это признание его важности и значимости поднимало ему настроение. Станислаусу он об этом написал, но новый дождевик, одолженный у брата, не вернул — очевидно, по тем же резонам.

Париж затягивал Джойса. Связей и знакомств становилось все больше, кого-то хотелось видеть, кого-то он держал на расстоянии и бывал очень неприятен. Жена японского художника Йосуки Танака, американка Луиза Ганн, вспоминала, как, очарованная рассказами Паунда, пригласила Джойса на ужин и была поражена его неприкрытой враждебностью и злостью. Живопись его не интересовала, что потрясло бедного мистера Танаку. Стоило вспомнить Йетса, и Джойс жестоко вышутил его как расчетливого любовника на содержании леди Грегори. Гостья спросила его, кого он считает лучшими английскими писателями современности. Он ответил: «Не знаю никого, кроме себя». Супругов Танака Джойс все же пригласил составлять ему компанию в ресторанах и кафе, но это ничего не значило. Его не трогал даже откровенный интерес некоторых дам, норовивших нежно взять его под локоть. Нора была тут же и явно не слишком наслаждалась ситуацией. Когда Луиза Ганн сказала ей, что она «заложница гения», она одобрительно усмехнулась. Супруги не любили позднего времяпрепровождения, и скоро отношения прервались. Но паломничество к новой святыне продолжалось. Поэт-сюрреалист Иван Голль, знакомый Джойса по Цюриху, приехал в июле от цюрихского издательства «Райн-Ферлаг» договориться о тамошнем издании «Портрета…» на немецком. Появился и Филипп Супо, в то время упоенно переводивший Блейка и много споривший с Джойсом о «Иерусалиме». Клайв Белл, уже очень заметный критик, когда-то женатый на сестре Вирджинии Вулф, не принял Джойса. Джойс сам понимал, как часто он производит дурное впечатление, но, по его словам, был слишком занят, чтобы следовать завету «curvata resurgo»[121].

Пока самые лучшие отношения, кроме двух книжниц, Бич и Монье, у него были с Фрицем Вандерпилем. Но Вандерпиль был само дружелюбие и участие, хотя и его Джойс нередко угнетал: Фриц говорил, что тот держится епископом, оставаясь в душе семинаристом. Джойс всегда был не прочь побыть ментором. Как-то они обедали в ресторане с другом Вандерпиля, Эдмоном Жалу, и тот уже за «Фендан де Сьон» принялся расхваливать «Три повести» Флобера, утверждая, что стиль и язык безупречны. Любивший Флобера Джойс тем не менее ощетинился: «Ра si bien que çа!» — «Совсем не так прекрасно!» Вцепившись в первую фразу «Простого сердца» — «В течение пятидесяти лет жительницы Пон-ль’Эвека завидовали г-же Обен, хозяйке Фелисите»[122], — стал доказывать, что здесь должно стоять «завидуют», а не «завидовали», потому что действие не кончилось, а продолжается. Затем он начал выискивать ошибки в «Иродиаде» и нашел — в самом последнем предложении.

В середине августа среди несгибаемых друзей Джойса появился еще один.

Томас Стернс Элиот, один из величайших поэтов XX века, написал из Лондона, что Эзра Паунд доверил ему посылку для Джойса и что Элиот 15 августа привезет ее ему в «Отель д’Элизе». Он также надеется пообедать с мистером Джойсом, и даже если у него не будет времени ответить, пусть просто приходит. Обычно Элиот путешествовал в компании Уиндема Льюиса, чей роман «Тарр» тоже был напечатан в «Эгоисте»; Джойс прочел его еще в Цюрихе. Проза Льюиса ему нравилась, в стихах Элиота он тогда еще сомневался, как это часто бывает, не замечая удивительного сходства со своей прозой: «Место рождения — Хайберн. Место растления/ — Ричмонд. Трамваи, пыльные парки. /В Ричмонде я задрала колени/ В узкой байдарке»[123].

Всю дорогу из Лондона Элиот провозился с тяжелой и плохо увязанной посылкой, таская ее с поезда на поезд. Как ни странно, Джойс пришел в гостиницу вместе с сыном, и встреча с Льюисом обрадовала его. Знаменитых теннисных туфель на нем уже не было, но и без этого он производил странное впечатление в замшевых ботинках и очках невероятной толщины над острой рыжеватой бородкой. С ухмыляющимся Джорджо он говорил то на английском, то на французском, то на беглом итальянском, но вообще, как обычно, разыгрывал из себя этакого ирландца — довольно мастерски, отмечает Льюис. Встреча двух гигантов состоялась.

Элиот подошел и, показывая на громоздкий пакет, объявил, что это и есть та самая посылка, о которой он известил мистера Джойса в телеграмме, вверенная его попечению и неукоснительно доставленная им по назначению.

Затем Элиот уселся, доброжелательно наблюдая, как Джойс, вряд ли толком различавший узел, пытается его развязать — Паунд постарался. Наконец Джойс раздосадованно потребовал у Джорджо перочинный ножик. Джорджо по-итальянски отвечал, что у него нет и не было ножика. Элиот встал и принялся искать нож и тоже не нашел, предложив взамен маникюрные ножницы. Наконец бечевки удалось перерезать. Джойс ощупью раздергивал грубую коричневую бумагу, в которую Паунд старательно завернул таинственное содержимое. Через пару минут сосредоточенной возни в центре вполне благопристойного отельного стола возвышалась пара старых, но тоже вполне приличных коричневых ботинок.

Все молча глядели на этот дар литератора литератору. Потом Льюис вдруг захохотал. Но Джойс не дотронулся до ботинок. Он сел в свое кресло, изящно уместив левую щиколотку на правом колене. Элиот, со своей знаменитой улыбкой — полу-Джоконда, полупрезидент США, — поинтересовался, не собирается ли Джойс отобедать с ними. Повернувшись к сыну, Джойс на том же стремительном итальянском велел ему идти домой и передать маме, что отец не будет с ними ужинать. То есть он дал понять, что принял приглашения сразу на две трапезы — утреннюю и вечернюю. Джорджо так же стремительно ответил, что не собирается отягощать себя миссией гонца и с удовольствием останется с ними. Джойс неумолимо вручил ему пресловутые ботинки и кивком указал на дверь. С багровым от ярости лицом, бормоча итальянские ругательства, Джойс-младший помчался к двери, но овладел собой настолько, что сумел вернуться, поклониться и даже пожать джентльменам руки. Они пошли в маленький ресторанчик неподалеку, рекомендованный Джойсом, и там он вел себя уже как гостеприимный хозяин. Он выбрал для них столик, заказал отличный обед и хорошее вино, потом расплатился за него, оставив царские чаевые. Льюис вспоминал, что из такси он выскочил раньше всех и заплатил шоферу, также вознаградив его несоразмерно щедро. В кафе Джойс расплатился за пиво и кофе. Так было отмечено прибытие пары старых башмаков.