Между двух миров - Эптон Синклер

— Чего ты, собственно, хочешь от меня, сынок?

— Я хочу от тебя того же, чего хотела и добилась Ирма от своего дяди. Я хочу от тебя обещания, что ты больше никогда в жизни не купишь и не продашь ни одной акции, играя на разницу. Эта игра — дьявольская ловушка, худшей я никогда не видел, а ты знаешь, что я видел немало ловушек у нас на Ривьере. Я хочу, чтобы ты ликвидировал свои биржевые дела и не позже завтрашнего утра.

— Но при теперешних курсах это значит, что я останусь гол как сокол.

— Ладно, ты обеднеешь, но каждый из нас охотно будет переносить с тобой бедность, лишь бы знать, что ты выбрался из петли, и можно опять свободно вздохнуть и не бояться, что ты каждую минуту готов пустить себе пулю в лоб.

— Не собираюсь.

— А почем я знаю — собираешься ты или нет, когда я сижу там, в Нью-Йорке, и не могу даже созвониться с тобой по телефону! Сегодня вечером не один бизнесмен выпрыгнет из окна или бросится в реку, и я хочу быть уверен, что среди них не будет моего отца.

— Даю тебе слово, что этого не будет.

— Я хочу большего: я не могу смотреть, как ты гибнешь, и при этом стоять в стороне. Выходит, что ты насильно втягиваешь меня в игру, которая мне противна. И нам всем, Бьюти, Марселине, Эстер, Бесс, придется принять в ней участие — из-за тебя. Если хочешь, я по телеграфу соберу их подписи под коллективным протестом.

— Я сделаю, как ты хочешь; у тебя есть на меня вексель. Но только не завтра; мне бы продержаться несколько дней, пока курсы поправятся..

— Вот-вот! То же самое говорят все игроки — счастье переменчиво, и мне опять повезет.

— Ho, Ланни ты же видишь— крупные дельцы хотят стабилизировать цены.

— О господи, Робби Бэдд, не тебе бы повторять эти басни! Ты веришь, что кучка банкиров с Уолл-стрит собирается спасать людей? Ты воображаешь, что они — впервые за свою акулью жизнь — решили помочь человечеству?

— Им нужно спасти биржу, чтобы спасти самих себя.

— Так они говорят простакам. Конечно, они тоже завязли, и им нужно на некоторое время остановить панику, чтобы распродать свои бумаги. А когда они их распродадут, им будет на все наплевать — и на биржу, и на акции, и на их держателей. Ради бога, Робби, не будь глупее их — дай приказ продавать и примирись со всеми потерями. Я с радостью отдам все, чтобы помочь тебе. И начнем жизнь сначала. Ни тебе, ни мне не нужно так много денег. И ты хорошенько отдохнешь. Поедешь охотиться, как бывало раньше, или погостишь в Жуане, и мы с тобой будем кататься под парусом. Ты был таким хорошим товарищем! Тогда у тебя было время не только для негодяев, которые стараются обобрать тебя. А сейчас ты сам лезешь к ним в когти. Ты перед ними так же беспомощен, как деревенский простофиля перед жуликами на ярмарке. Повернись и уходи прочь.

— Ты в самом деле этого хочешь?

— Да, только этого. Дай нам с Ирмой вернуться сегодня домой с легким сердцем. Дай Эстер возможность заснуть хоть одну ночь, а не бегать по комнате с отчаянием в душе. Если я чем-нибудь в жизни заслужил твое уважение, сделай это ради меня. Продай все и умой руки.

— Ладно, сынок, будь по-твоему.

Возвращаясь на автомобиле поздно вечером в город, Ланни рассказал эту сцену жене и заметил: — Ну, теперь мы с тобою тоже влезли в эту игру. Если на бирже начнется повышение, наши родные будут упрекать нас до конца наших дней.

— А ты думаешь, оно начнется?

— Это все равно, что спрашивать меня, какой стороной ляжет подброшенная вверх монета. Все, что мы можем сделать, — это затаить дыхание и ждать.

— Ну, я предпочитаю пожертвовать порядочной суммой денег, чем переживать такие минуты, — заявила Ирма.

Ланни только этого и ждал. — Да, — сказал он. — По-моему, довольно с нас таких переживаний. Давай уедем отсюда и поскорее. Мне все представляется Бьенвеню, как там светит солнце в нашем внутреннем дворике — и телефон не звонит каждую минуту; право, эта нью-йоркская жизнь не может быть полезна для ребенка, независимо от того, родился он уже или нет.

— Я уеду, когда ты захочешь, Ланни.

— В среду на той неделе уходит пароход в Марсель.

— Отлично. Я скажу Слеммеру, чтобы он взял билеты.

— И скажи, что нам вовсе не нужна непременно самая дорогая каюта. Давай немножко по-экономим, хотя бы пока мы не узнаем, какая судьба постигла наших родных и друзей.

— Хорошо. — В эту минуту она казалась вполне ручной, эта наследница миллионов. Все богачи Нью-Йорка были в таком же настроении: все только и мечтали о том, как бы уехать и жить где-нибудь на ферме, выращивать собственные овощи, иметь свежее молоко, яйца, масло и жить простой жизнью!

Ланни продолжал — Робби говорит, что эта паника не повлияет на бизнес. Что потеряна только прибыль с бумаг, товарный рынок не пострадал. Но мне кажется, он ошибается. Эта толпа, что каждый вечер возвращалась с Уолл-стрит, разгоряченная победой, воображая будто ей принадлежит весь мир, — она, может быть, и получала прибыль только на бумаге, но покупала на эту прибыль реальные блага; а теперь она перестанет их покупать, и это неизбежно повлечет за собой кризис.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Мы будем трезвы завтра

На следующий день, в пятницу, во всех газетах по меньшей мере три-четыре страницы были посвящены панике и ее результатам. Никогда еще в истории биржи не было такой катастрофической «дешевой распродажи». Считали, что в Соединенных Штатах и Канаде из одних рук в другие перешло тридцать миллионов акций. Но редакторы и репортеры все как один старались держаться оптимистического и бодрого тона; они всячески расписывали героизм банкирского дома Моргана и других виднейших банкиров, которые выступили на борьбу за спасение финансового механизма страны. Президент Гувер, «великий инженер», которого так превозносил Робби, официально заявил, что экономика страны покоится на здоровой основе. Председатель правления одного из крупнейших банков — Нейшэнел Сити-бэнк, вернувшийся несколько дней тому назад из Европы и утверждавший, что положение на бирже не вызывает опасений, снова выступил с успокоительными заверениями, и никто не напомнил ему, как он только что попал в просак. Не одни спекулянты, но и крупные банки, страховые компании и учетно-комиссионные тресты намерены были с самого утра двинуть свои силы на биржу и подобрать всю дешевку, выброшенную на мостовую в час разгрома.

Ланни спустился в маклерскую контору, чтобы узнать утренние курсы, и оказалось, что газеты были правы: паника кончилась. Если вы хотели продать акции по Пониженному курсу, вы могли это сделать, и если после Ликвидации вам что-нибудь следовало, маклеры вам это выплачивали. И можно было быстро дозвониться куда надо по телефону. Робби находился в конторе своего «маклера в Ньюкасле, Ланни вызвал его и узнал, что отец выполняет свое обещание и продает; в голосе Робби звучала глубокая боль, и он пытался намекнуть Ланни, что следовало бы все-таки дать ему отсрочку на день или два, тогда он мог бы возместить хотя бы часть своих чудовищных потерь. — Я потеряю несколько миллионов, сынок.

— Как ты думаешь, несколько сот тысяч у тебя останется?

— Да, останется.

— Ну и прекрасно. Этого хватит на всех.

— Тебе и Бьюти придется подождать немного, пока я смогу вернуть свой долг.

— Относительно меня можешь считать, что я просто вернул тебе часть того, что ты на меня истратил. А Бьюти пусть привыкает носить прошлогодние туалеты. Забудь обо всем этом, Робби, и займись игрой в гольф, пока погода еще не испортилась. — Он говорил таким же бодрым тоном, как журналисты из «Нью-Йорк таймс» или «Нью-Йорк геральд трибюн»; но внутренне он содрогался: господи боже мой, а вдруг они все-таки поднимутся!

Ирма переживала то же самое: дядя Хорэс чуть не на коленях вымаливал отсрочку в три дня — нет, даже в два с половиной, если считать до субботы вечером, а не до воскресенья, — чтобы спасти свои деньги. Не может быть сомнений, курсы опять поднимутся; все авторитеты это утверждают и продавать сейчас — это самоубийство, это просто преступление. Глава Вандрингэмовского клана сидел перед племянницей, и слезы текли по его обвисшим щекам. За последние несколько дней он потерял не меньше десяти, а то и двадцати фунтов в весе; так как все время бегал, потел, суетился, забывал поесть, а иногда даже выпить. — Ирма, ради бога! — Он проклинал Джозефа Барнса, который осмелился неправильно толковать приказ Ирмы и не дал ему достаточно денег, чтобы продержаться два с половиной дня — только два с половиной дня, необходимых для ликвидации.

Ланни старался не вмешиваться в борьбу; но когда Ирма спросила его мнение, он сказал: — Это игра в орлянку. Если положение улучшится и дядя Хорэс заработает на этом, все останется по прежнему; он начнет уверять, что был прав, а ты не права, будет опять действовать за свой страх и риск и опять закутается, и при первом же очередном крахе у тебя с ним опять произойдут такие же сцены.