Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия - Генри Адамс

— Где Билли? — спросила Китти. — Я не видела его целую вечность.

— Не знаю. — Диана повернулась к Питеру. — Где мой бывший муж?

— Этого никто не знает. Он ушел от нас в прошлом месяце, обвинив Иниэса Дункана в том, что он орудие буржуазии, очевидно он имел в виду меня. Он вышел из редакции без пальто и шляпы. Мы бережно их храним, быть может, тебе захочется иметь сувенир.

— Нет, спасибо. — Диана потянулась, как кошка. — Хорошо быть свободной, правда?

Бэрден сказал, что очень рад видеть ее счастливой. Но при этом он смотрел на Питера, который, улыбаясь, молодым Буддой восседал перед огнем. Если у Питера интрижка с Дианой, стал бы Билли Торн и дальше сотрудничать с ним? Скорее всего, нет, но, в конце концов, пути юных для него неисповедимы. Похоже, они не видят в прелюбодеянии ничего страшного, при условии, что партнеры достаточно «взрослы». Где-то на краю сознания Бэрдена свершался общественный переворот, и, хотя в глубине души он не одобрял его, ему, в сущности, было совершенно безразлично, что делают другие — но только не Диана. Замужем за Питером Диана была бы богата, у нее было бы имя. А Питер, человек без претензий и незначительный, был бы хорошим зятем для говоруна-политика. Бэрден неоднократно ловил себя на том, что делится с Питером мыслями, которые никогда бы не поведал своему сверстнику. Что-то в манере этого молодого человека заставляло его открывать перед ним свои истинные чувства. При этом он ни на минуту не смешивал вежливость Питера с его искренней заинтересованностью. Но Питера Сэнфорда как личность ему почему-то хотелось убедить, а потому, подстрекаемый этим улыбающимся бесстрастием, он поверял ему тайны, которые тот, несомненно, выдавал или, что еще хуже, забывал. Но это не имело значения.

— Я с интересом прочел вашу статью о Хиросиме. Очень речисто изложено.

— Вы в самом деле прочли ее? — Питер взглянул на него с неподдельным удивлением.

— Я всегда читаю ваш журнал.

— Когда ему грозит кондрашка, — заметила Диана.

— Мне вовсе не нравится, как он выглядит, — подхватила ее мать. — У него слишком красное лицо. И это нездоровая краснота, это означает, что у него будет удар, и тогда мне придется помирать голодной смертью, потому что в банке у нас ни гроша, а по страхованию что там получишь.

Чувствуя приближение этого последнего удара, Бэрден возвысил голос, чтобы если не сдержать, то по крайней мере перебросить мост через клокочущий поток сознания Китти.

— Это верно. Когда я читаю Иниэса Дункана, у меня всегда повышается давление.

Китти умолкла и счастливо улыбнулась своей воссоединенной семье. Диана взглянула на мать с такой ненавистью, что та приняла ее за любовь. Она взяла руку дочери и крепко сжала ее.

Питер попытался выправить положение.

— Иниэс теперь живет в Нью-Йорке и, по-моему, почти не пишет о политике. В данный момент он предпочитает расправляться с поэтами.

— Его отсутствие скажется, — просветлев, отозвался Бэрдэн. — Но теперь вы сами начали писать. Это ваша первая статья, так ведь?

Питер смешался. Он застенчив, отметил про себя Бэрден и продолжал преследовать свою жертву.

— Вы собираетесь писать еще?

— Если будет спрос. — Питер взглянул на Диану, словно ожидая услышать от нее отрицательный ответ.

— Спрос будет! Он хорошо пишет, правда, папа?

— Да, внушительно и без воплей, не то что мистер Дункан. Для него обычный тон — нравственное неистовство.

— Но мы и живем в неистовое время, — мягко заметил Питер.

— Все времена неистовы, — категорически заявил Бэрден. — Но вам действительно кажется, что мы не имели права сбрасывать атомную бомбу на Японию?

— «Кажется» — не то слово. Я в самом деле так думаю. Нам следовало бы просто продемонстрировать бомбу в действии, ну, скажем, отшибить верхушку Фудзиямы или сделать что-нибудь еще столь же впечатляющее, и они бы капитулировали. Незачем было разрушать два города.

— Интересно.

Бэрдену и в самом деле было интересно. Расщепление атома ошеломило его, как и всех других. Стало ясно, что миру уже не бывать таким, как прежде, но хорошо это или плохо — все зависит от твоего темперамента. Поскольку он был пессимист, он легко представлял себе атомные грибы, шквалы огня, радиоактивный пепел, а в перспективе — опустошенную планету, слепым глазом сверкающую в лучах солнца. Но все же он спросил:

— А какая разница, в моральном плане, между одной бомбой и несколькими тысячами, которые все равно пришлось бы сбросить?

— Разница в том, что изобретение и демонстрация в действии одной такой бомбы давали нам возможность покончить с войной, что мы и сделали. Но при этом в угоду военным мы уничтожили двести тысяч гражданского населения — вот на это-то мы и не имели права.

Бэрдену были известны все эти аргументы. Его интересовала вдруг прорвавшаяся в Питере страстность. Куда делась та отрешенность, которая и привлекала, и озадачивала Бэрдена. Это хорошо, что у молодого человека есть что-то свое за душой, но, с другой стороны, печально было думать, что его второй зять может оказаться таким же ярым фанатиком, как и первый.

— Вам, наверное, есть что сказать, — пробормотал Бэрден.

К его облегчению, Питер рассмеялся:

— Боюсь, что мне нечего сказать, но есть что добавить.

— И он-таки добавил, — сказала Диана. — Питер будет сила, дайте только ему раскачаться. Он должен писать о политике в каждый номер.

— И притом его некому остановить, — заметил юный Вольтер. — Ведь он сам издатель журнала.

— К тому же мы пользуемся успехом. Мы остаемся при своих. Никакого дефицита. Айрин очень довольна.

Тут Питер принялся описывать Диане состоявшиеся недавно похороны Сэмюеля Блока, который неожиданно умер в Джерси-сити на заседании правления.

— Ему следовало бы поставить памятник, — сказал Питер, — и назвать его могилой Неизвестного супруга.

Бэрден рассказал, как вела себя на похоронах Айрин. Она заявила, что мистер Блок всегда был приверженцем епископальной церкви; его родные пришли в ужас и отказались присутствовать на похоронах, чего она и добивалась. Она стояла в черном одна в готической часовне Национального собора и с царственно-величавым видом принимала соболезнования. Но, увидев Бэрдена, порывисто обняла его и прижалась щекой к его щеке. «Что со мной будет?» — прорыдала она в его ухо. Чувствуя устремленные на них взгляды, он как мог выпутался из ее объятий и пообещал вскоре ее навестить.

— Надо полагать, теперь ты выйдешь за Питера, — сказала Китти, вдруг отпуская руку Дианы. — Он стал ужасно толстый, но все равно он богатый, и ты будешь обеспечена.

Диана убежала из комнаты, Питер подтянул живот. Китти повернулась к нему:

— Я знала, что ты придешь, и испекла сегодня утром пирог. Ореховый, тот самый, который ты любишь. Хочешь попробовать?

— Я не хочу есть, — ответил Питер дрожащим от раздражения голосом.

— Но ведь он всегда хотел есть, — вслух размышляла Китти. — Уж не заболел ли ты? Наверное, слишком плотно позавтракал. Я бы на месте Дианы посадила его на диету. После свадьбы, конечно.

— Свадьбы не предвидится, миссис Дэй. — Питер решил нарушить домашний обычай воздерживаться от комментариев к откровениям Китти.

— Свадьбы? — Она с удивлением поглядела на него. — Какой свадьбы?

Бэрден поспешил успокоить Питера и утихомирить Китти. Как раз такой муж и нужен Диане, думал он, выполняя свою дипломатическую миссию. Ведь Диана в самом деле окажется без гроша, когда он умрет, хотя он вовсе не торопится немедленно отбыть в мир иной — нет, это произойдет не раньше, чем он устроит ее будущее и сам будет переизбран.

Гарольд открыл дверь.

— Входи! — Он произнес это громким повелительным голосом, словно хотел запугать Клея или произвести впечатление на каких-то людей, которых тот еще не видел. Пропустив Клея в маленькую прихожую, Гарольд закрыл дверь и запер ее на засов. — Они там, — быстро прошептал он. — Оба. Прости, что я втянул тебя в это дело. Мне просто некому было больше позвонить.

— Ничего, — успокоил его Клей. — Я с ними справлюсь. — Стараясь ничем не выдать своей нервозности, Клей прошел за Гарольдом в столовую из стекла и стали с видом на Рок-Крик-парк; дом был новый, один из первых, выстроенных после войны, когда старый город из красного кирпича и мрамора стал поглощаться стеклом и бетоном. Расплавленный песок одержал победу над тесаным камнем. Даже Клей, которому обычно нравилось все новое, испытывал нечто вроде тоски по прошлому.

Когда он вошел, те двое встали. Один был приземистый коротышка, у него было круглое лицо и нос кнопкой. Другой был высокий и тонкий, и только его огромный живот явно предназначался для толстого, но был по ошибке приставлен к тощему.