Гевара по прозвищу Че - Пако Тайбо II

Свою первую дипломатическую оплошность Че совершил во время обеда с Неру и Индирой Ганди. Накладывая с раблезианским увлечением в блюдо креветки, он неоднократно спрашивал Неру о его отношении к Мао Цзэдуну и красному Китаю. Единственным ответом ему оказалось осторожное молчание. Это был диалог глухих.

Кубинская делегация вихрем пронеслась по Индии, посетив Калькутту, Лакхнау, атомный исследовательский центр, научно-oследовательский институт сахара, текстильные фабрики и ;од швейных машин, встречаясь с министрами - короче ГОВОРЯ, делая все, что, по мнению Че, могло оказаться полезным для КУБИНСКОЙ революции. Но несмотря на его неисчерпаемую, при взгляде со стороны, энергию, это было для него плохое время. Он высказал то, что было у него в мыслях, в очень откровенном письме матери, своей постоянной наперснице, датированном "около 2 июля". В нем, в частности, говорилось:

"Мои мечты о посещении всех этих стран сбылись, но это вовсе не сделало меня счастливым. Вместо спокойного изучения стран я обсуждаю экономические и политические проблемы, закатываю приемы, па которых мне не приходится разве что надевать смокинг. Но я лишен таких невинных удовольствий, как возможность помечтать в тени пирамиды или у могилы Тутанхамона..."

Об Индии: "Новые и сложные протоколы, от которых меня как ребенка, охватывает паника... Один из моих лейтенантов придумал стандартный ответ по любому поводу, что-то вроде: "Вот это да!", он действует безотказно". А под конец идут прочувствованные размышления:

"Во мне пустил корни подход, опирающийся на точку зрения масс, в противоположность личной точке зрения; я все тот же самый старый одиночка, пытающийся найти свой путь без чьей-либо помощи, но теперь во мне появилось ощущение личного долга перед историей. У меня нет ни дома, ни жены, ни детей, ни родителей, ни братьев. Мои друзья остаются друзьями, пока они сохраняют ту же политическую ориентацию, какой придерживаюсь я - и тем не менее я счастлив. Я чувствую не только мощную внутреннюю силу, которую всегда ощущал, но еще и то, что, похоже, что-то совершаю в жизни; я ощущаю в себе способность дать что-то другим, а также исключительно фаталистически воспринимаю свою миссию, что делает меня совершенно бесстрашным.

Я не знаю, почему пишу все это; возможно, только из-за отсутствия Ллойды. Прими его письмо таким, какое оно есть: письмо, написанное бурной ночью, в небесах Индии, вдали от моей родины и моих любимых".

Необыкновенная серьезность его размышлений отразилась также и в том, что вместо обычных своих шуток он подписал письмо кратко, одним лишь именем: Эрнесто.

Но внешне Че оставался все тем же Че. В гостях у чилийских дипломатов он демонстрировал свои способности йога, стоя на голове посреди комнаты. Агра очаровала его, и он непрерывно фотографировал. В Дели во время спуска с высокой крепостной башни с ним случился приступ астмы, и он вынужден был лечь прямо на землю, дожидаясь, пока к нему вернется дыхание.

Че отбыл из Индии, увозя с собой два подарка - серебряную медаль с изображением Тадж-Махала и сари, которое Неру подарил ему для Алейды, но кроме подарков, в нем возникло ощущение, что дипломатия - не его призвание.

12 июля он выехал в Бирму, затем в Таиланд, а 15 июля прибыл в Токио. Снова принятый дипломатический протокол потребовал от него многочисленных и не всегда полезных визитов. Он был ошеломлен как японской индустриализацией, так и видимой потерей этой страной своей национальной гордости, "ее очевидным раболепством перед американской мощью". Когда астма несколько отпустила его, Че обратился к хозяевам с тремя личными просьбами; предоставить ему возможность полюбоваться горой Фудзи, побывать на соревнованиях по борьбе сумо и посетить Хиросиму, чтобы хотя бы с опозданием почтить память жертв взрыва атомной бомбы, о которых он скорбел подростком.

А пока Че находился в Японии, на Кубе одно за другим происходили события чрезвычайной важности. Наконец вспыхнуло постоянно назревавшее столкновение между правым и левым крылом революции. Фидель начал борьбу против президента Мануэля Уррутии: выступая по телевидению, он обвинил последнего в поддержке наиболее консервагивных сил страны. Фидель также указал на нескромность президента, назначившего себе непомерно большое жалованье, и на его необоснованный антикоммунизм, который лил воду на мельницу предателя Диаса Лан-са, усиленно разворачивавшего из США контрреволюционную кампанию. В надежде на некоторое ослабление давления со стороны Соединенных Штатов Фидель подал в отставку с поста премьер-министра. В народе этот демарш вызвал резкое неприятие, выразившееся во всеобщей забастовке и походе крестьян на Гавану. В результате в отставку ушел Уррутия. Освальдо Дортикос, занявший пост президента, не принял отставку Фиделя.

26 июля Че пытался позвонить Фиделю из Токио по телефону, но не смог связаться с ним. Кубинская революция совершала поворот налево, а он находился здесь, в Японии. Как же это могло случиться?

Че прибыл в Джакарту, столицу Индонезии, 30 июля. В аэропорту делегацию встречал кто-то из низших дипломатических виновников посольства: это говорит о качестве организации по-Ш1. Индонезийцы просто-напросто забыли об их прибытии. В гостинице, где были забронированы номера для кубинцев, во-первых не было водоснабжения. "Те, кто любит мыться, пусть не обращают на это внимания. Я в Сьерра-Маэстре привык вонять".

Президент Сукарно принял Че на следующий день. В то время индонезийский президент претендовал на роль лидера антиимпериалистического движения за независимость в Азии. Но Че отозвался о нем как о "сексуально озабоченном старике". Он встретился с представителями левых в правительстве и с другими министрами, посетил уже надоевшие сахарные заводы и табачные фабрики. Несколько воспрянуть духом он смог лишь при посещении Бали - земного рая в духе Гогена.

После Индонезии настала очередь Сингапура, где Че задержался на два дня из-за неисправности самолета. Затем Гонконг где он в аэропорту осмотрел все фотоаппараты, имевшиеся в магазине, прежде чем остановил выбор на "Лейке" и маленьком "Миноксе".

В свободное время он что-то писал. Коллеги считают, что это были заметки к руководству по ведению партизанской войны и прекрасный рассказ "Убитый щенок". Из-за погоды усилилась его астма; он почти не спал. По словам Пардо, "он то и дело брел, как лунатик, в ванную, где запирался, чтобы заставить себя сделать долгий и тяжелый вдох. Затем он возвращался в кровать и некоторое время сидел неподвижно, пока не чувствовал, что может снова лечь и уснуть". Журналистская составляющая Че заставила его отметить кое-что из ночных мыслей: "Я люблю мой ингалятор больше, чем пистолет... Я склонен к глубоким размышлениям во время тяжелых приступов астмы".