Смерть консулу! Люцифер - Жорж Оне
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она дотронулась рукой до своего лба, подняла голову и нахмурила брови. Лицо её приняло серьёзное, сосредоточенное выражение. Хотя это было только следствием мимического искусства, но внезапная перемена в наружности прорицательницы оказала своё действие на зрителей. Эгберт снял руку со стола.
— Вы дитя счастья, — сказала она, медленно разглядывая карту за картой, — богато одарены природой; у вас доброе и благородное сердце. Вот убийство...
Императрица придвинула своё кресло к столу; Эгберту стоило усилий оставаться спокойным. На всех лицах заметно было напряжённое внимание.
— Вы не могли ни помешать убийству, ни устранить его последствий, — продолжала гадальщица. — Оно дало новое направление вашей жизни... Вы приехали в Париж. Я вижу, что вы замешаны в важные и опасные дела. Нить вашей жизни тесно связана с высокопоставленными лицами. Вы будете участвовать в страшной битве...
— Война с Австрией! — воскликнуло несколько голосов.
— Вас спасёт случай! — добавила Ленорман, которая казалась совсем погруженной в свои размышления и указывала пальцем то на одну, то на другую карту. — Вы переезжаете с императором большую реку. Точно какое-то бегство.
— Верно, через Дунай! — сказал кто-то из зрителей.
Сердце Эгберта усиленно билось, но он сохранил внешнее спокойствие.
— Из воды в огонь... Горит большой огонь. Это в Париже... какое-то особенное празднество! Вы участвуете в нём, а это — Боже мой, это что такое!.. Императрица...
Глаза прорицательницы сделались неподвижными от испуга, палец её остановился на силуэте Марии Луизы.
Ленорман покачнулась на кресле и сделала вид, что падает в обморок.
— Бессовестное фиглярство! — сказал вполголоса Бурдон, подходя к императрице, которая в смертельном испуге поднялась со своего кресла. — Это бред безумной!.. Ваше величество не погибнет на пожаре...
— На дворе шум. Горят факелы! Курьер!.. — сказала графиня Мартиньи, выходя из оконной ниши, где она стояла с Антуанетой.
— Гонец от императора?.. Из Испании?..
По коридорам, на лестнице, в соседних комнатах слышалась беготня слуг. Камергеры поспешно вышли из залы, чтобы узнать причину шума.
Один из них тотчас же вернулся назад и, подойдя к Жозефине, доложил взволнованным голосом:
— Его величество император! Он вышел из экипажа!
— Император! — воскликнула с удивлением Жозефина.
Придворные дамы поспешно увели растерявшуюся прорицательницу в спальню императрицы, откуда был выход в сад. Остальные гости бросились собирать карты. Бурдон спрятал их к себе в карман.
— У меня никто не вздумает искать их, — сказал он.
Между тем императрица вышла из комнаты, чтобы встретить своего супруга.
Они вошли под руку в залу.
— Вы видите, я благополучно вернулся сюда! — сказал он своим резким, почти грубым голосом. — Нашлись люди, которые воображают, что я могу погибнуть от испанского ножа. Испанцы трусливый народ, который только умеет бегать от неприятеля. Девятнадцатого января я был ещё в Байонне и ехал сюда не останавливаясь. Я прежде всего явился к вам, зная, что вы больше всех беспокоились обо мне.
На щеках Жозефины выступил лёгкий румянец. Она улыбнулась ему в ответ.
Пробили часы.
— Уже половина одиннадцатого. Сегодня же ночью я должен отправиться в Тюильри.
Он дошёл до половины залы и остановился под люстрой. Жозефина стояла около него, беспокойно оглядываясь по сторонам из боязни, чтобы кто-нибудь из присутствующих не вызвал его неудовольствия. Она видела, что прядь его тёмных волос опустилась ему на лоб; для тех, кто близко знал его, это был предвестник усиленной работы мысли или затаённого гнева, который может вспыхнуть при малейшем поводе. На нём было серое верхнее платье, доходившее до отворотов его высоких сапог, под которым виднелся зелёный мундир с красной ленточкой Почётного Легиона. В правой руке он держал шляпу. При блеске множества свечей его красивое и строгое лицо напоминало изображение римского императора, изваянное из мрамора. Все чувствовали себя неловко в присутствии могущественного властителя. Антуанета, которая видела императора в первый раз, не могла себе представить, что он произведёт на неё такое сильное впечатление. Все остальные люди казались ей незначительными перед ним, даже дядя Вольфсегг, которого она уважала более всех на свете.
Общество встало полукругом: мужчины направо, женщины налево; он окинул их взглядом и, не встретив ни одного лица, которое было ему неприятно или ненавистно, сказал Жозефине:
— Вы хорошо делаете, что собираете около себя учёных и художников. Это задача, достойная государыни. Я не люблю королев, которые вмешиваются в политику. Это губительницы народов.
Он подошёл к группе кавалеров и сказал им несколько ласковых слов, но Эгберту показалось, что он принуждает себя к этому и сердце его непричастно к тому, что он говорит.
— Добрый вечер, мой милый граф Меневаль. Ваш племянник храбро сражался при Само-Сиерре. Пуля засела у него в руке. Но это не опасно. — Затем император обратился к другому: — Как поживаете, Фонтен? Продвигаются ли наши постройки? Для славы моего царствования весьма важно, чтобы Лувр был кончен при мне. Я рассчитываю на вас.
— Каждое ремесло, ваше величество, имеет свои невыгодные стороны, — ответил архитектор. — Легче начертить план, чем привести его в исполнение.
Император слегка пожал плечами и подошёл к Тальма.
— Очень рад видеть вас, Тальма. У вас отличный вид. Пребывание в Эрфурте принесло вам пользу. Своей игрой вы сделали честь мне и Франции.
— Вы слишком милостивы, ваше величество.
— Я не знаю, кто из наших академиков доказывал превосходство испанского театра перед нашим...
— Гингене, — подсказала ему Жозефина, которая отличалась превосходной памятью.
— Да, Гингене. Но я должен сказать вам, mesdames, — он обратился к дамам, — что мы видели на испанской сцене только жалкие фарсы бездарных актёров. Даже их знаменитый Fandango не более как однообразный полуварварский танец. Мы должны цивилизовать Испанию, и мы можем это сделать. Пиренеев не существует больше! Этого не мог сказать ни Людовик XIV, ни Карл Великий.
Затем, сделав быстрое движение, чем он так часто озадачивал окружающих, он опять очутился около Тальма.
— Ну, как идёт наш Гектор?
— Мы надеемся сыграть его перед вашим величеством в первых числах этого месяца.
— Это превосходная трагедия, — продолжал Наполеон. — Она совершенно в греческом стиле. В ней изображён идеал женщины в лице домовитой и нежной Андромахи, восхваляется любовь к отечеству и военные доблести. Это цель поэзии великого народа. Пускай другие менее воинственные нации, как, например, немцы, занимаются романтическими
