Банкир - Лесли Уоллер

– Какого черта можно объяснить в таких случаях? Будь рассудительным, Вуди. Три штрейкбрехера, которые должны были голосовать на стороне коммерческих банков, решили проголосовать со сберегательными банками.

– И доказать всему миру нашу слабость.

– Дорогой мой, от этого мир не развалится. Ты же умеешь смотреть на вещи шире. Эта маленькая поправка – всего лишь куриный помёт.

– Объяснение закончено?

– Да.

– Мак, у меня есть заявление.– Сейчас Палмер держал перед собой свободную руку ладонью вверх так, словно зачитывал документ.– Итак, слушайте: отношения между первой стороной, «Юнайтед бэнк энд траст компани», и второй стороной, Маком Бернсом, настоящим прекращены. Вторая сторона не является больше советником по общественным связям первой стороны. Подписано двенадцатым числом февраля, Вудсом Палмером-мл., вице-президентом – исполнителем. Вы меня слышали?

– Я не пони…

– Вы уволены, Мак. Рассчитаны. Выгнаны. Вы больше не мой сотрудник. Я больше не ваш клиент. Это ясно?

– Знает ли Бэркх?..

– И я теперь свободен делать все, что в моих силах, чтобы возместить ущерб, нанесенный ЮБТК – за ее же деньги,– вашими фокусами, вашим предательством и отъявленным и полным вероломством.

– Вы сказали об этом Бэрк?..

– Люди, с которыми я едва знаком,– снова прервал Палмер,– спрашивают меня, почему вообще с самого начала я доверял вам. И я вынужден спросить самого себя, почему, понимая вашу игру, я позволил вам нанести ЮБТК такой ущерб.

– Вуди, знает ли Бэр?..

– Возможно, я в обоих случаях так и не найду ответа, Мак, но по крайней мере я не должен буду больше выслушивать вопросы. До свидания.

– Вы будете?..

Палмер с чрезвычайной осторожностью положил телефонную трубку на аппарат.

Повернулся к Кесслеру:

– Совершенно конфиденциально, разумеется.

– Разумеется.– Кесслер зажег новую сигарету, и она снова повисла над самой серединой нижней губы.

– Спасибо за предоставленную возможность использовать вашу приемную.

– Был рад услужить.

Палмер взглянул на Вирджинию, указывая жестом на выход:

– Пойдемте! – Они кивнули фоторепортеру и оставили его в приемной осыпать пеплом свой довольно тучный живот.

Внизу, как только они вышли на свежий ветер Сорок седьмой улицы, Вирджиния взяла Палмера под руку.

– Неважный из тебя актер,– пробормотала она.

– Но ведь я не переиграл, как ты считаешь?

– Уволить ответственное лицо с 50-тысячным окладом по междугородному телефону из «Нью-Йорк стар»! Переиграть – не то слово.

– Разве такой разговор подслушивают?

– Только на обоих концах провода.

Они дошли до Бродвея, где вихрь пыли заставил их на мгновение зажмуриться.

– Смех да и только,– сказал Палмер.

– Истерика.

– Нет, смешно то, что я, в сущности, не был рассержен, когда услышал насчет поправки. И даже тогда, когда начал говорить с Бернсом.

– Но сейчас ты действительно взбешен? – спросила она.

– Да.

Она прижала к себе его руку.

– Тебе надо выпить.

– В одиннадцать утра?

– Я тоже выпью рюмку.

Палмер огляделся. Обычная для позднего утра толчея Таймс Скуэр.

– Не здесь.

– Дома у Мака.

Он хмуро усмехнулся:

– Пожалуй, я не составлю сейчас хорошей компании.

Она посмотрела на него снизу вверх:

– На что и на кого именно ты злишься, Вудс?

– На самого себя.

– За то, что не выкинул Мака раньше?

Он покачал головой:

– Хуже.

– За что же тогда?

– За то, что держался так, как если бы я был посторонним. За то, что делал вид, будто на мне нет никакой ответственности. За то, что подсознательно надеялся на успех его двойной игры с ЮБТК.– Палмер усмехнулся невесело, одними губами.– За то, что в известном смысле желал его победы. За бoльшую ненависть к тому, что делает Бэркхардт, чем к тому, что делает Мак.

Зажегся зеленый свет. Они стали переходить на широком перекрестке, и, как всегда случается, раньше, чем они дошли до середины улицы, снова зажегся красный. Пришлось бежать.

– Какая муха тебя укусила? – спросила Вирджиния.

– Твой приятель Кесслер, спросивший меня, почему я позволял Бернсу все это делать. И предположивший, что мне было, в сущности, безразлично, как все обернется.

– А тебе безразлично?

– Не в этом дело, а в том, что так думает Кесслер.– Палмер широко шагал по Сорок седьмой улице и почти тащил ее за собой.

– Он считает, что человек в моем положении нечто вроде философствующего евнуха, который попросту не способен тревожиться из-за того, что важно для людей, подобных Кесслеру. А самое важное для них – честность.

Они уже пересекли Шестую авеню и стремительно мчались вперед.

– Вудс,– выдохнула она,– куда мы спешим?

Он замедлил шаг.

– По его мнению,– уже спокойнее сказал он,– я нечто вроде кастрата. Помнишь? «Что за босс у тебя?» Помнишь, как он спросил это?

– Но конечно же, он не имел в виду, что ты…

– Я знаю, что он имел в виду.

– Ты хватил через край, Вудс. Тебе чудится то, чего нет.

– Очень возможно. Это было…– Он замолчал на секунду.

Потом вздохнул.

– Я не жду, чтобы ты чувствовала так же, как я. В отличие от меня ты не была все эти годы под началом у такого отца, как мой, чтобы потом добровольно – по иронии судьбы – угодить к Бэркхардту. Здесь мое больное место. Кесслер нашел его без особенного труда.

– Случайно,– сказала она.

– Как бы ни нашел, он сумел дать точный и крепкий тычок.

– А ты подскочил словно ужаленный, схватил телефонную трубку и уволил Мака. А я-то считала, что банкиры двигаются очень неторопливо.

– Просто я вдруг понял, почему я отпустил Маку поводья. Видишь ли, я, в сущности, никогда не чувствовал, что он на моей ответственности.

Палмер направил ее к перекрестку, и они пересекли Пятую авеню. Теперь они стояли на противоположном углу, Вирджиния ждала, куда он поведет ее дальше, а он не сознавал, что они стоят на месте.

– Бэркхардт нанял его, испугался, почувствовав, что схватил тигра за хвост, и нанял меня – держать для него зверя. К тому времени, когда я уяснил себе это в основных чертах, Бэркхардт начал возмущать меня почти так же, как когда-то мой отец. И таким образом, я думаю, что я испытывал тайную радость, наблюдая двойную игру Бернса. Кесслер был прав. Мне, в сущности, было безразлично.

– А сейчас?

– Сейчас я почему-то стал относиться к этому как к личному делу. Я терпеть не могу, когда меня недооценивают. Это оскорбительно. И особенно оскорбительно, когда тебя недооценивает пошлый ливанский Макиавелли вроде Бернса.

– Я отказываюсь поверить,– сказала она,– что случайное замечание болтливого фоторепортера заставило тебя прозреть.

– Но именно так случилось.

– Нет, не совсем так.– Она нахмурилась, шагнула на край тротуара и остановила проезжающее такси.– Садись.

Машина медленно продиралась сквозь густое уличное движение на северо-восток, по направлению к дому Бернса.– На самом деле случилось то,– сказала Вирджиния,– что благодаря некой идиотской склонности к честной игре, которая держит тебя, как собаку цепь, ты решил предоставить Бернсу еще один шанс. Поэтому ты согласился с его предательской выдумкой относительно поправки.

– Какая глупость!

– Согласна, однако ты сделал именно так. Ты отказался поверить тому, что ты, собственно, уже знал. Ты хватался за последнюю соломинку своей наивной веры в порядочность людей.

– Гм.

– Ни один человек, упрямо думал ты, не может быть таким вероломным, каким, судя по всему, оказывался Мак Бернс. Но я говорю тебе, Вудс, в этом городе полно маков бернсов. И в мире их полно. И сейчас ты наконец тоже осознал это. Вот почему ты злишься.

– Я более или менее успокоился,– сказал он, улыбаясь и беря ее руку.

– Ты забавно выразился там, на улице.– Она сжала его руку.– Ты сказал про тигра, которого держишь за хвост…

– Это комично?

– Трагикомично. Ты держишь за хвост тигра из Таммани – из политиканских джунглей, Вудс. С таким тигром не разделаешься посредством лишь короткого телефонного звонка.

– Бернс уволен. Даже он понимает это.

– Значит, милый, ты не понимаешь, что такое тигры.

Глава пятьдесят четвертая

К часу дня косые лучи зимнего солнца дотянулись до толстого белого ковра, устилавшего пол в гостиной Бернса. И, как бы зажигая белоснежный ворс, на котором лежала Вирджиния, и отражаясь от его острой белизны, солнце теперь уже, казалось, заполняло всю комнату. Палмер встал, полуослепленный, и подошел к бару.

Обнаженное тело его ощущало солнечное тепло. Никогда раньше не отдавался он так физическому наслаждению в ярком блеске дня. Свет, казалось, проникал в каждый изгиб его тела, в каждую впадину, в каждую жилку. Физическое наслаждение приобрело такую потрясающую ясность и плотность, что стало почти совершенно новым ощущением. Он налил понемногу виски в два стакана и принес оба их к Вирджинии.