Дети капитана Гранта (худ. В. Клименко) - Верн Жюль Габриэль

Кроме того, татуировка маорийца, помимо внушаемого ею почтения, несомненно, полезна, ибо утолщает кожные покровы и делает их менее восприимчивыми как к перемене погоды, так и к беспрестанным укусам москитов.

Что касается вождя, правившего лодкой, то его знатность не внушала сомнений. Острая кость альбатроса, употребляемая маорийскими татуировщиками, глубоко пробороздила пять раз тесными узорами его надменное лицо. Он был закутан в плащ, сотканный из растения формиум и отделанный собачьими шкурами. Повязка, которой он был опоясан, еще хранила следы крови недавних сражений. В удлиненные мочки ушей вдеты были серьги из зеленого нефрита, а на шее висело ожерелье из пунаму — священных камешков, очень чтимых суеверными новозеландцами. Рядом с вождем лежало английское ружье и патупату — нечто вроде топора изумрудного цвета, с двойным лезвием восемнадцати дюймов длины.

Подле вождя сидело девять менее знатных воинов, но столь же сурового вида и вооруженных. Некоторые, казалось, еще страдали от недавно полученных ран. Все сидели неподвижно, завернувшись в плащи из формиума. Три свирепые собаки лежали у их ног. Гребцы были, по-видимому, рабами или слугами вождя. Гребли они с большой силой против не очень сильного течения и плыли довольно быстро.

Посредине пироги сидели, прижавшись друг к другу, десять пленных европейцев, ноги у них были связаны, но руки свободны. То были Гленарван, Элен, Мери Грант, Роберт, Паганель, майор, Джон Манглс, стюард и оба матроса.

Накануне вечером маленький отряд, заблудившись в густом тумане, расположился на ночлег среди многочисленного отряда туземцев. Около полуночи спавших путешественников взяли в плен и перенесли на пирогу. До сих пор маорийцы ничего дурного им не сделали, но сопротивляться было бы уже бесполезно, ибо их оружие и боевые припасы находились в руках дикарей и пленников тотчас же пристрелили бы из их собственных ружей.

Из английских отрывочных слов, проскальзывавших в разговорах туземцев, пленники поняли, что это маорийцы, разбитые английскими войсками, и они пробираются к верховьям Уаикато. Их вождь, оказав упорное сопротивление 42-му полку, потеряв во время сражения лучших бойцов, возвращался теперь на берега этой реки, чтобы навербовать новое войско и идти с ним на соединение с неукротимым Вильямом Томсоном, не переставшим бороться с завоевателями. Этот вождь носил зловещее имя Кай-Куму, что на туземном наречии значит: «Тот, кто пожирает врага». Он был отважен, смел, но его жестокость не уступала его доблести. Ждать пощады от такого человека не приходилось. Его имя было хорошо известно английским солдатам, и за его голову губернатором Новой Зеландии недавно была обещана денежная награда.

Это страшное несчастье обрушилось на Гленарвана как раз тогда, когда он был почти на пороге столь желанного Окленда, откуда прямым рейсом можно было вернуться в Европу.

Однако, глядя на холодное и спокойное лицо Гленарвана, никто не подумал бы, что он переживает такие муки. Он никогда не падал духом при тяжелых обстоятельствах. Он понимал, что должен служить опорой и примером для жены и спутников, и готов был умереть первым, если его смерть улучшит их положение. Пред лицом грозной опасности этот мужественный человек ни на одно мгновение не раскаялся в своем великодушном порыве, увлекшем его в эти дикие края.

Спутники Гленарвана были достойны его. Они разделяли его благородные мысли, и по их гордым, спокойным лицам нельзя было подумать, что они плывут навстречу такой ужасной смерти. По совету Гленарвана они сговорились выказывать полнейшее равнодушие ко всему происходящему. Только такое поведение могло внушить дикарям уважение. Дикарям вообще, а маорийцам особенно, присуще чувство собственного достоинства, никогда не покидающее их. Они уважают того, кто заставляет своим хладнокровием и мужеством уважать себя. Гленарван знал, что подобным поведением он и его товарищи избавят себя от грубого обращения.

С момента отплытия маорийцы, малоразговорчивые, как все дикари, едва перекинулись несколькими фразами, однако Гленарван понял, что английский язык им знаком. Он решил спросить новозеландского вождя, какую участь тот им готовит.

— Куда ты везешь нас, вождь? — спросил он Кай-Куму голосом, в котором не слышалось ни малейшего страха.

Вождь холодно посмотрел на него и промолчал.

— Что собираешься ты сделать с нами? — снова спросил его Гленарван.

Глаза Кай-Куму блеснули, и он важно ответил:

— Обменять тебя, если твои захотят взять тебя. Убить тебя, если они откажутся.

Гленарван не стал больше задавать вопросов, но в его сердце затеплилась надежда. Он понял, что какие-то маорийские вожди попали в плен к англичанам и туземцы попытаются вернуть их путем обмена. Следовательно, какой-то шанс на спасение существовал и положение пленников не являлось столь отчаянным.

Тем временем лодка быстро плыла вверх по реке. Паганель, которого природная живость заставляла легко переходить от одной крайности к другой, воспрянул духом. Он говорил себе, что маорийцы избавили их от необходимости самим добираться до английских аванпостов и что плен послужит им в этом смысле на пользу. Таким образом, примирившись со своей судьбой, географ принялся следить по карте за тем путем, по которому несла величественная Уаикато свои воды.

Леди Элен и Мери Грант, всячески подавляя свой ужас, вполголоса беседовали с Гленарваном, и самый опытный физиономист никогда не догадался бы по лицам этих женщин, какие душевные муки терзали их.

Уаикато является, так сказать, национальной рекой Новой Зеландии. Маорийцы гордятся ею и любят ее, как немцы — Рейн, а славяне — Дунай. Эта река несет свои воды на протяжении двухсот миль по самым плодородным и красивым местностям северного острова — провинциям Веллингтон и Окленд. Ее именем называются все прибрежные туземные племена, неукротимые и неукрощенные, которые все как один восстали против захватчиков. На Уаикато почти не плавают иноземные суда. Лишь пироги островитян рассекают своими высокими носами ее волны. Только немногие туристы отваживаются плыть среди ее священных берегов, а верховье Уаикато является запрещенной зоной для нечестивых европейцев. Паганель знал, как чтят туземцы эту великую новозеландскую реку. Ему было известно, что ни один естествоиспытатель не поднимался по Уаикато выше ее слияния с Вайпа. Но куда же заблагорассудится Кай-Куму увезти своих пленников? И географ не смог бы угадать этого, если бы часто повторяемое вождем и его воинами слово «Таупо» не привлекло его внимания. Он посмотрел на карту и увидел, что название это относится к озеру, знаменитому в географических летописях. Расположено оно в самой гористой части острова, на юге провинции Окленд. Уаикато вытекает из этого озера. Географ определил по карте, что расстояние между озером и местом слияния с Вайпа — около ста двадцати миль.

Паганель попросил Джона Манглса на французском языке, чтобы не быть понятым дикарями, определить скорость движения их лодки. Молодой капитан определил ее примерно в три мили в час.

— В таком случае, — сказал географ, — если мы будем останавливаться на ночь, то наше путешествие продлится около четырех дней.

— А где расположены английские посты? — спросил Гленарван.

— Это трудно сказать, — ответил Паганель. — Однако военные действия сосредоточились в провинции Таранаки, и, по всей вероятности, войска скопились по ту сторону озера, на противоположном склоне гор, там, где находится очаг восстания.

— Будем надеяться, что это так! — промолвила леди Элен.

Гленарван с грустью посмотрел на свою молодую жену, на Мери Грант, на этих несчастных женщин, находящихся во власти свирепых туземцев и увозимых в дикий край, где на помощь им не мог прийти ни один человек. Но, заметив устремленный на него взгляд Кай-Куму, Гленарван осторожности ради и не желая, чтобы вождь догадался, что одна из пленниц его жена, подавил свое волнение и с наигранным равнодушием стал глядеть на берега реки.

Пирога прошла, не останавливаясь, мимо бывшей резиденции короля Потатау, расположенной в полумиле от слияния рек. Никакая другая пирога не бороздила вод Уаикато. Несколько разрушенных хижин, видневшихся там и сям по берегам, свидетельствовали о недавних ужасах войны. Прибрежные поселения казались покинутыми, берега были пустынны. Лишь водяные птицы нарушали грустную тишину этих безлюдных мест. То в воздух взвивалась и исчезала за деревьями тапарунга — болотная птица с черными крыльями, белым брюшком и красным клювом, то матуку, неуклюжая, глупая на вид цапля пепельного цвета, и красивая цапля котуку, белая, с желтым клювом и черными ногами, спокойно смотрели на проплывавшую пирогу. А там, где высокие, крутые берега указывали на глубину реки, сидели чайки-мартыны — котаре, на языке маорийцев, — подстерегая крошечных угрей, миллионы которых кишат в новозеландских реках. В кустах, над самой водой, охорашивались при первых лучах солнца гордецы удоды и прелестные куры-султанки. Весь этот мирок пернатых спокойно наслаждался жизнью и отсутствием людей, которых изгнала или уничтожила война.