Разведывательная служба Третьего рейха. Секретные операции нацистской внешней разведки - Вальтер Шелленберг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец, он умолк. Я пристально наблюдал за ним. Своими словами он довел себя до такого восторженного состояния, что был похож на мальчишку, впервые посмотревшего остросюжетный детективный фильм. Но было совершенно ясно, что передо мной решительный фанатик, и все, что он хотел услышать от меня, — это что я согласен с планом и готов вместе с ним немедленно его выполнить.
Я счел все это, мягко говоря, продуктом переутомленного невротического ума. Но ситуация для меня была очень некомфортной. Я должен был предполагать, что каждое сказанное мною слово будет немедленно передано Гитлеру. Наконец, мне показалось, что я увидел способ вывернуться из этого затруднительного положения. Я сказал, что, хотя считаю этот план технически осуществимым, весь он основан на том, удастся ли нам усадить Сталина за стол этой конференции. На мой взгляд, это будет чрезвычайно трудно, особенно после нашего поведения в Стокгольме, и поэтому я отказался участвовать в новой попытке вступить в контакт с русскими, так как я уже совершенно потерял лицо в их глазах, и все из-за отношения Риббентропа в прошлый раз. Я предложил ему самому попытаться создать необходимую основу для своего плана и убедить Сталина согласиться приехать на конференцию. И когда он сделает это, я буду готов поддержать его и словом, и делом.
«Я еще обдумаю все это, — сказал Риббентроп, — и обсужу еще раз с Гитлером, а потом позову вас».
Он больше никогда не упоминал мне об этом. А Гиммлер упоминал и был явно доволен ответом, который я дал Риббентропу. Однако после дальнейшего обсуждения с Гитлером Гиммлер сам предложил предпринять нечто подобное плану Риббентропа, и наши специалисты сконструировали устройство для убийства Сталина, которое состояло из липкого заряда взрывчатки размером с кулак, который выглядел как комок грязи. План состоял в том, чтобы прилепить его к машине Сталина. В заряде был запал, управляемый на коротких волнах, и он был настолько мощным, что от машины, на которой мы проводили его испытания, почти ничего не осталось. Передатчик, который автоматически должен был взорвать заряд, был размером с пачку сигарет и мог посылать сигнал на ультракороткой волне на расстояние около семи миль.
Выполнить задание согласились двое военнослужащих Красной армии, ранее находившиеся в ссылке в Сибири, а один из них был знаком с механиком в гараже Сталина. Ночью их в большом транспортном самолете доставили и сбросили неподалеку от места, где, если верить коротковолновому радиосообщению наших агентов, находилась штаб-квартира Сталина. Эти двое совершили прыжок с парашютом и, насколько мы могли убедиться, приземлились в нужном месте. Но это было последним, что мы о них узнали, хотя у обоих из них были коротковолновые радиопередатчики. Я очень сомневаюсь, чтобы они пытались взорвать Сталина. Скорее всего, их либо подобрали вскоре после приземления, либо они сдались в НКВД, где и рассказали о своем задании.
Тем временем угроза краха приближалась. Когда Гиммлер взял меня с собой к Гитлеру в его штаб-квартиру, там царила обычная атмосфера интенсивной работы и возбуждения. Я давно не видел Гитлера и был сильно встревожен его внешним видом. Его глаза, до этого сильные и властные, были апатичными и усталыми. Его левая рука дрожала так сильно, что он был вынужден придерживать ее — почти отчаянно — правой рукой. Он пытался скрыть неловкость своих движений. Его спина была настолько согнута, что он казался горбуном. Его походка была неуклюжей и тяжелой. Лишь его голос был по-прежнему так же силен и ясен, как и раньше, но говорил он более отрывисто и более короткими фразами.
Он и Гиммлер прохаживались по комнате и прервали свою беседу, когда я вошел. Гитлер присел на минутку, а затем повернулся к Йодлю и отдал приказ, касавшийся Восточного фронта — заменить две дивизии в центральной части, — и других военных вопросов. Повернувшись ко мне, он начал обсуждать мои недавние разведывательные донесения о проблемах на Балканах, особенно отношениях между генералом Михайловичем и англичанами и англичан с Тито. Он также хотел знать больше о нашей разведывательной деятельности на Ближнем Востоке. Затем он спросил меня о выборах в Соединенных Штатах, и я отчитался как можно более коротко и сжато.
Внезапно он поднялся, пристально посмотрел на меня и сказал низким голосом, дрожащим от гнева: «Я регулярно читал ваши отчеты». Последовала длинная пауза, и слова, казалось, остановились, повиснув, как обвинение, в воздухе помещения. Я заметил, что Гиммлер начал проявлять некоторые признаки беспокойства. Я невольно сделал два шага назад. Но Гитлер тоже сделал два шага ко мне и сказал все тем же тоном: «Запомните, Шелленберг, в этой войне не может быть компромисса, может быть только победа или уничтожение. И если немецкий народ не может вырвать победу у врага, то будет уничтожен». Я никогда не забуду его завершающие слова: «Да, тогда он достоин гибели, так как лучшие сыны Германии падут в сражениях. Конец Германии будет ужасным, и немецкий народ его заслужил».
Я почувствовал, что в центре комнаты стоит абсолютный безумец, и все, что еще связывало меня с этим человеком, исчезло в тот момент, потому что он был готов осудить на смерть все, что было у него самого дорогого, свой собственный народ. Он желал уничтожения всего этого для удовлетворения своего чувства злобной мести.
Я вспоминаю другой разговор между Гитлером и Гиммлером, на котором я присутствовал. Гитлер утверждал, что к 2000 году в войнах больше не будут участвовать пехотные подразделения: будут воевать только бронетанковые соединения, состоящие из танков с экипажем из одного человека. Они смогут противостоять всем видам оружия, включая химическое. Жидкое топливо уже будет не нужно, и танки, операционный радиус действия которых будет более двух тысяч километров без обслуживания или снабжения, будут нести новые виды невероятно разрушительных вооружений.
Перед началом крупного наступления в Арденнах в 1944 г. Гитлер вызвал к себе в штаб-квартиру командующих армиями. Он долго рассуждал о решающем положении Германии между Востоком и Западом и подчеркнул, что для Германии это борьба не на жизнь, а на смерть. «Если Германия проиграет, это будет доказательством ее биологической неполноценности, и она
