Махавира - Александр Поехавший

До пляжа не рискнул идти, и так уже прошёл километров десять. Поздней ночью развернулся и не спеша побрёл на аэроплан.

Все заезжали через кпп аэропорта на колёсах, а я не так просто проскочил на своих двух. Немножко пообыскивали дяди с пистолетами и затем впустили. До рейса миллион минут, на пол не лечь, из-за подлокотников тоже не растянуться. Я расположился поближе к потокам прилетающих и улетающих людишек. Особой радости ни у тех и ни у других не заметил. Листал загран, так быстро всё прошло. Внезапно заканчивался срок действия, а новый и не нужен, тридцать первая страна, тридцать вторая, тридцать третья, зачем.

Меня, как и многих других промурыжили на паспортном контроле в Бен Гурионе. Кто-то говорил, что нужно балакать, что цель визита — туризм. Я честно признался, что прибыл как волонтёр в хоспис Хайфы. Это было рискованно, ибо всякая нищета слеталась на эту святейшую землю и безвозвратно оставалась. Меня выручили десятки печатей и виз, я никогда не нарушил правила въезда и выезда.

Я вышел из аэропорта и оказался на безлюдной местности у трассы. Нормальные люди отбывали на транспорте, а я искал пеший выход на магистраль. Было немного волнительно, что меня арестуют, задымлённый воздух был очень тревожный. Мой прилёт в Израиль был глупой ошибкой. Но меня уже ждали, кому-то отказали из-за меня, и я не мог взять и свалить домой в РФ.

Несмотря на половину осени, прочно стояла жуткая жара. Везде пахло мертвечиной и разложением, точно как в Москве. Сюда, как и туда устремлялось самое гнусное и ненасытное отребье вида человек. Но автостоп оказался очень хорош. Перед самым пунктом назначения на предпоследней машинке остановилась зверски красивая девушка. Мы проехали чуть-чуть. Она была весьма заинтересована мной. Я ей сказал адрес моего хосписа. Девушка призналась, что знает где это, что это всё находится на исторической улице Хайфы. Она сказала, что часто бывает там. Я так обрадовался, ибо весь разговор шёл к тому, что мы ещё увидимся. Она высадила меня на отличном участке дороги с шикарной обочиной и уехала. Что-то было всегда не так, чего-то всё время не хватало… Я просто был уже слишком мёртв, слишком расслаблен, слишком пуст. Её чёрные длинные волосы, синие глаза, высокий рост… Она сразу после армейки походу и ей Рэмбо был нужен, а не тонкий, изящный мальчик.

Было бы здорово если и в России тоже сделали обязательный призыв для женского пола. Тогда было бы точно полное равноправие и может быть только так получилось бы сделать из них людей, а не клуш, сующих своё лицо в арендованный букет цветов. Особо тупейшие особи доходили до того, что загружали фотографии дорогой пищи с неосознанным намёком на свою жуткую нищету. Но всё равно, всё что было связано с дарением цветов вызывало самые неприязненные чувства. Увидел девушку с букетом, забудь про неё сразу, ставь крест, она уже покойник. Это была такая низость, с мёртвыми, невинными цветами, чем больше количество, тем дороже шалава себя преподносящая. Они до сих пор думали, что это круто, это шикарно, это дорого. А те, кто дарил это им — это гробовые черви с полным отсутствием мозга. Он решился на это и стал стоящим другом, щедрым мужчиной для души. Он знал, как сделать ей приятно. Получился такой шикарный снимок, как официальное предостережение для следующих — вот такой уровень, такая планка. Она придвинула бутоны поближе к лицу, никто не должен был знать от кого это, но точно от настоящего.

День за днём мне всё больше и больше не нравилось в Хайфе, в Израиле, а ведь меня уже ждали в Иерусалиме уже в другом хосписе: я его пробил давно, ещё в Бодруме.

Последняя попутка подбросила меня прямо к к входу в хоспис, где я забронировал себе волонтёрство на месяц. Это было двухэтажное здание с боковою пристройкой для таких же залётных, как я. На первом этаже находились регистратура с диванами, кухня, бар, широкий открытый двор со столиками. На втором восемь комнат, забитых по традиции двухъярусными койками. Рабочий день разбивался на четыре промежутка: утро, день, вечер и ночь. Последний был самым продолжительным и моим любимым: нужно просто спать на диване рядом со входом и открывать ворота, если кто поздно приходил. В остальные же моешь туалеты, душевые, полы, комнаты, меняешь постельное бельё, стираешь, заселяешь гостей, проверяешь их паспорта, объясняешь что где куда, помогаешь в кафе во дворе, убираешься на кухне, правильно наливаешь пиво из бочки и многое-многое другое, что скажут. Хозяева два брата араба. Взамен я получил койку в комнате для волонтёров, скудный завтрак из тошнотворного хумуса с небольшими плюшками в виде оливок, солёных огурчиков и двух кусочков хлеба. Остальную еду где хочешь там и бери.

Первый день был ознакомительный, многие волонтёры уже готовились к выезду: немец и ещё две девушки расплывчатой нации, я и не спрашивал, как обычно просто молча наблюдал. Ожидали приезда других.

Вечером совершил отчаянную вылазку, чтобы проверить цены. Нашёл по дороге самый дешёвый универсам с русскоязычными сотрудниками и понятными ценниками. Когда увидел величины в два-три раза выше российских понял, что будет несладко. Так и случилось: я целиком и полностью отказался от сахара и сдобы.

Прибыли другие: болгарка, американка из Монтаны и вьетнамка из Нидерландов. Я им всем был неинтересен, и мы общались поскольку постольку.

На кухне я обнаружил крупные залежи макарон, они меня и спасли. Собственники арабы недолюбливали местных и всегда велели звать их, если те пожалуют. По их словам, евреи вели себя, как гадкие скоты: портили имущество, мусорили, мочились мимо унитаза и никого не уважали, кроме себя и своих. Я провещал, что ладно, как скажете.

День за днём мне всё больше и больше не нравилось в Хайфе, в Израиле, а ведь меня уже ждали в Иерусалиме уже в другом хосписе: я его пробил давно, ещё в Бодруме.

Без животного белка, из-за длительных, многокилометровых прогулок по городу и за пределы от нечего делать я начал резко высыхать. Много мышц сжигалось в морских купаниях. Но море было очень приятным, особенно во время учений военных женского пола. Их заставляли ползать по песку туда-сюда. Я стоял, облокотившись на перила, и упивался их копошением. Из-за моего дистрофического внешнего вида о женщинах можно было и не мечтать, точнее я был им уже давно неинтересен в любом