Нищета. Часть первая - Луиза Мишель

Гюстав подбежал к флигелю и дрожащей рукой толкнул дверь.

Чемоданы и дорожный мешок, лежавшие на полу, свидетельствовали о том, что секретарь готовился к отъезду. Он сидел за письменным столом, подперев голову рукой; в другой руке он держал перо.

Погруженный в глубокую задумчивость, Артона не услышал прихода Гюстава. Тот легонько коснулся его плеча согнутым вдвое хлыстом. Секретарь обернулся и встретил сверкающий взор маркиза. В своей грозной позе де Бергонн даже казался выше ростом.

Артона понял, что Гюставу все известно. С минуту два человека, почти братья, мерили друг друга взглядом.

— Что тебе нужно? — спросил наконец Артона. — Что тебе нужно?

— Твою жизнь.

— Возьми же ее!

Сняв со стены подаренный Гюставом арабский пистолет, Артона протянул его маркизу.

— Убей меня, отомсти, не бойся! Я с радостью умру, если это доставит тебе удовольствие.

— Вы принимаете меня за убийцу, милостивый государь? — сказал маркиз, отбрасывая пистолет. — Завтра на рассвете потрудитесь явиться в парк, к «Домику дружбы». Поляна около него вполне подходящее место, чтобы один из нас всадил другому пулю в лоб. Если я буду убит, что может вполне случиться, так как стрелок вы меткий, то пошлите Жана-Луи сообщить вашей любовнице о счастливом исходе дуэли!

С этими словами он вышел.

Возвращаясь в свой кабинет, маркиз следовал тем же путем, что и Валентина минувшей ночью. Он прошел через молельню, затем через спальню, где только что повесили новые шелковые гардины, украшенные английским кружевом. Он сорвал их и изодрал в клочья, разбил часы, вазы, растоптал их обломки на пушистом ковре. Затем, как был, в сапогах, бросился на постель, застланную голубым шелковым покрывалом. Исходящий от него аромат ударил Гюставу в голову. Подумав, что это ложе во время его отсутствия было осквернено прелюбодеянием, он вскочил словно ужаленный.

На спинке кресла висел бархатный халат. Маркиз машинально провел рукой по его подкладке, как бы ища отпечатка прелестного тела, которого она касалась. Он вспомнил, как недавно поутру Валентина пришла к нему в кабинет в муслиновом пеньюаре, зябко кутаясь в этот самый халат. Как она была красива! Она заговорила о том, что хочет помочь нескольким сен-бабельским сироткам. Гюстав не сразу согласился, лишь бы подольше смотреть в ее ласковые молящие глаза…

— Лгунья! Лгунья! Притворщица! — крикнул маркиз и бросил халат в пылающий камин.

Вернувшись в свой кабинет, он сел за стол и написал:

«Я, маркиз Гюстав де Бергонн, граф де Сен-Бернар, барон д′Отза, настоящим завещаю все свое имущество, как движимое, так и недвижимое, Клермонскому собору, и назначаю настоятеля означенного собора своим душеприказчиком. Прошу употребить все завещанное мною на благолепие вышеупомянутого собора».

Он перечел бумагу и проверил, соблюдены ли все формальности.

— Вот на что пойдут богатства, предназначавшиеся для великой цели! И все по ее вине! — проговорил он. — Пусть они развеются, превратившись в бесполезные золотые украшения на древних идолах, как развеялись, подобно дыму, мое счастье и вера!

Затем он приписал:

«Завещаю графу Полю де ла Рош-Брюн в пожизненное пользование сумму в двадцать тысяч франков, которую я ему ссудил; после его смерти деньги эти должны быть переданы сен-бабельской церкви на предмет приобретения колоколов».

— Да, да, побольше дадим духовенству! Когда мое состояние попадет в его загребущие лапы — пусть она попробует получить свою долю!

Гюстав назначил Люси пенсию в тысячу франков, с условием, что она покинет замок. Он хотел, чтобы от школы, как и от других его благих начинаний, не осталось и следа. Наконец он просил, чтобы его похоронили на вершине Чертовой горы и ничем не отмечали его могилы.

Положив бумагу в конверт, он сделал на нем надпись: «Мое завещание». Затем написал на отдельном листке еще несколько строк, запечатал в другой конверт и адресовал так:

«Преемнику мэтра Одифре. Секретный добавочный пункт к моему завещанию. Вскрыть лишь в том случае, если исполнению моей последней воли будут чиниться препятствия».

Маркиз отер пот со лба.

— Ну что же, — сказал он, — схороним все, что мне было так дорого!

И он написал следующее письмо.

Вдове де Бергонн.

Если когда-нибудь у вас хватит бесстыдства потребовать, чтобы ребенок, плод вашей измены супружескому долгу, стал моим наследником (на что, к сожалению, закон дает ему право), то предупреждаю вас, что тайный исполнитель моей последней воли возбудит против вас скандальнейший процесс. Храните же молчание, как приличествует всякому, кто совершил низость. В противном случае мой поверенный бросит вам в лицо всю эту грязь, с какою неразлучен ваш грех.

Закончив писать, маркиз позвонил. Вошел Матье.

— Где человек, что приехал со мною?

— Уже ускакал. Он взял белую лошадь, сказав, что маркиз ему что-то поручил.

— Тогда, Матье, поезжай в Иссуар к Мадозе. Мне нужно немедленно его видеть по весьма важному делу, в котором он заинтересован. Так и скажи!

— А если он все-таки не захочет приехать!

Маркиз нацарапал несколько слов и вручил камердинеру записку.

— Ты прав. Передай ему это, и он приедет.

Матье поклонился и вышел.

Наступила темная и душная ночь. Паровая машина не работала, тишина и покой окутывали дом. Маркиз облокотился на стол и, погрузившись в мучительные думы, стал ожидать дельца. Он спрашивал себя, за какую провинность, за какой нечаянный грех или неисполненный долг судьба, словно удар молнии, испепелила его счастье? Но напрасно он заглядывал в тайники своего сердца: там не было ничего, что хоть в малой степени заслуживало небесную кару.

До той поры, когда любовь к Валентине обновила все его существо, он не знал женщин. Потом он принес свое сердце на алтарь добродетели… Излучая и свет, и тепло, любовь стала для Гюстава путеводным огоньком, который вел его к великой цели, укрепляя его волю, удваивая силы. Теперь этот светоч превратился в дымный факел, поджигавший все, что когда-то освещалось им.

Мысли Гюстава были в полном беспорядке, они сталкивались друг с другом, словно сражающиеся на поле брани.

Так прошло около двух часов. Лишь приезд Мадозе положил конец этому тягостному кошмару.

Делец изменился мало; выражение его лица было по-прежнему хитрым. Самоуверенность и лукавство, эти отличительные особенности его облика, с годами выступили еще резче. Но из горькой чаши приходится пить как добродетельным, так и порочным людям. Усталость и жизненные разочарования наложили свой отпечаток на бывшего управителя.