Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

Хозяин позвал подручных. Явились четверо солдат. Пинъань, не понимая, в чем дело, пожелтел с испугу, как восковая свечка, и упал на колени.

– Я же тебе наказывал: кто спросит, скажи, еще не возвращался. Почему меня не слушаешься, а?

– Я сказал дяде Баю: батюшка за городом на проводах, а он мне не поверил и вошел в ворота. Я за ним. Спрашиваю: что вы хотите, дядя Бай? Доложу, говорю, как только батюшка прибудет. А он, ни слова не говоря, открыл дверь и уселся в зале. Потом вас увидел, батюшка.

– Хватит оправдываться, рабское отродье! – закричал Симэнь. – Ишь, как осмелел! Подачки у ворот выманиваешь, потом вино пьешь, службу забываешь? – Он обернулся к подручным: – От него вином не пахнет?

– Нет, – ответили подручные.

Симэнь приказал принести тиски.

– Надеть тиски! – распорядился он.

Двое подручных надели на пальцы Пинъаня тиски и стали сжимать. Пинъань, не стерпев боли, взмолился:

– Я ж говорил ему: батюшки нет дома, а он не послушался.

– Тиски сдавлены! – вставая на колени, заявили подручные, связав пред тем Пинъаню руки.

– Дать пятьдесят ударов! – последовал приказ Симэня.

Стоящий сбоку солдат вел счет. Дойдя до пятидесяти, удары затихли.

– Еще двадцать! – крикнул Симэнь.

Дали еще двадцать палок, после чего ноги Пинъаня покрылись сплошными ранами. На палках виднелись следы крови.

– Довольно! – распорядился Симэнь, и двое подручных стали снимать тиски.

Пинъань стонал от боли.

– Смотри у меня, негодяй, рабское отродье! – кричал Симэнь. – У ворот, говоришь, дежуришь? А по-моему, деньги у посетителей вымогаешь, меня только позоришь. Смотри, услышу – ноги перебью.

Пинъань отвесил земной полон и, поддерживая штаны, стрелой выбежал из залы.

Симэнь заметил стоявшего сбоку Хуатуна.

– И этого давайте сюда! – приказал он подручным. – Надевайте тиски!

Хуатун кричал, будто его резали.

Однако не будем больше говорить, как наказывал слуг Симэнь Цин, а расскажем о Цзиньлянь.

Она шла в дальние покои. За большой залой у внутренних ворот она увидела притаившуюся Юйлоу. Та спряталась за экраном и к чему-то прислушивалась.

– Что ты тут подслушиваешь? – спросила ее Цзиньлянь.

– Батюшка Пинъаня наказал, – отвечала Юйлоу. – А сейчас Хуатуну достанется – тоже пальцы в тисках зажали. С чего бы это, а?

Появился Цитун.

– За что Пинъаня наказывали? – спросила у него Юйлоу.

– Он Бай Лайцяна пустил, вот ему и попало, – отвечал Цитун.

– Должно быть, не за Бай Лайцяна, – заметила Цзиньлянь. – Будет он из-за какого-то Бая так наказывать?! Нет, видно, Пинъань наступил ему на любимую мозоль, вот он и решил свой хозяйский нрав выказать, бесстыжий! Ну, скажи, есть у него совесть, а?

Цитун ушел.

– Что ты имеешь в виду, сестрица? – спросила Юйлоу.

– Я все собиралась тебе сказать, да так и не собралась, – начала Цзиньлянь. – В тот день, когда я у матери была, этот пакостник Шутун, наложник проклятый, выманил сколько-то лянов, накупил яств, уложил их в коробки, прихватил кувшин цзиньхуаского вина и отнес все к Ли Пинъэр. Она с ним целый день за столом просидела. А только он от нее вышел, бесстыжий наш домой вернулся. Так он ему даже ни слова не сказал. Заперлись они вдвоем в кабинете в саду и за грязные дела принялись. Тут Пинъань с визитной карточкой подоспел. Видит: дверь заперта, он и встал под окно. Открыл пакостник дверь – видит: Пинъань под окном. Бесстыжему, конечно, сказал. Вот он его в отместку и пытал сегодня. Как бы этот пакостник, чего доброго, и нас к рукам не прибрал, на нас беды не накликал.

– Ну что ты! – засмеялась Юйлоу. – Конечно, в семье не без урода, но не все ж злодеи!

– Не права ты, сестрица! – возражала Цзиньлянь. – Я тебе вот что скажу. Сейчас во всем доме только две души могут ублажить хозяина. Одна входит в семью, другая – нет. Он так к ним и льнет. Как увидит, сразу разговоры да смех. А мы для него – пустое место, ничтожные твари. Вот негодяй, чтоб ему не своей смертью подохнуть, изменник проклятый! Замутили ему голову эти лисы, он и сам стал на них похож. Ох, и будет у нас еще скандал! Попомни мои слова! У меня вон сегодня из-за подарка и то сколько было разговоров. А ведь он не успеет порог переступить, сразу или к ней, или к себе в кабинет. Я к нему Чуньмэй послала. Посмотри, говорю, что он там делает, и позови ко мне. И, представь себе, он, оказывается, с пакостником средь бела дня заперся. Чуньмэй ворвалась. Он от неожиданности только глазами хлопал. Я его так отчитала! Он отпирался, потом льстить начал. Кусок красной кисеи на подарок предлагал, но я отказалась. Тогда к Ли Пинъэр в терем пошел. Бес, трус проклятый, в грязь залез и попался – давай у нее в тряпье рыться. Смотрю: она сама приносит мне вытканную золотом одежду. «Вот посмотри, говорит, сестрица, не подойдет? Может, вместе поднесем?» «Мне, говорю, твои вещи не нужны. Пусть батюшка в лавке возьмет». Она ни в какую. «Сестрица, говорит, зачем нам считаться? Выбирай, говорит, либо кофту, либо юбку. Попросим зятя Чэня, он нам упакует». После долгих уговоров я, наконец, согласилась, и она уступила мне кофту.

– Так в чем же дело? – удивилась Юйлоу. – Видишь, как она уступчива и добра!

– Ничего ты не понимаешь! – твердила свое Цзиньлянь. – Нельзя ей давать поблажек! Всех устрашает Цзинган-громовержец с выпученными глазами, а бояться-то нужно покойно дремлющего Будду![518] В наше время попробуй только мужа распусти немного – будешь как раб при господине. Он к тебе и близко-то не подойдет.

– Ну до чего ж ты горяча! – засмеялась Юйлоу. – И на язык тебе лучше не попадаться.

Они рассмеялись.

– Матушка Третья и матушка Пятая, вас приглашают в дальние покои откушать крабов, – объявила вошедшая Сяоюй. – Я пойду матушку Шестую и госпожу Симэнь приглашу.

Цзиньлянь и Юйлоу, взявшись за руки, направились к Юэнян. Она сидела с Цзяоэр на примыкавшей к ее покоям террасе.

– Что это вы улыбаетесь? – спросила она.

– Да вон батюшка Пинъаня наказал, – говорила Цзиньлянь.

– То-то я слышу – кричат что есть мочи, – заметила Юэнян. – Кого, думаю, бьют? Оказывается, Пинъаня. А за что?

– Он хозяину на мозоль наступил, – ответила Цзиньлянь.

– У него мозоли появились? – удивилась наивная Юэнян.

Цзиньлянь и Юйлоу хохотали до упаду.

– Ну что вы смеетесь? – унимала их Юэнян. – Объясните, наконец, в чем дело.

– В том, – начала Юйлоу, – что Пинъань впустил Бай Лайцяна. Вот ему и досталось.

– Ну, пустил – и ладно! Причем же тут мозоль? – спрашивала Юэнян. – Таких людей еще не встречала. Сидел бы себе дома, а то к чужим врывается, покой нарушает.

– Он пришел батюшку проведать, – заметил Лайань.

– Для чего? У нас с кровати вроде никто не падал, – говорила Юэнян. – К чему ж так бесцеремонно врываться?! Ему, должно быть, желудок набить на дармовщинку захотелось?

Появились Пинъэр и дочь Симэня, и все занялись крабами.

– Там у меня немного виноградного вина, ступай подогрей и подай, – обратившись к Сяоюй, распорядилась хозяйка.

– С крабами больше подойдет цзиньхуаское, – не удержалась Цзиньлянь, а немного погодя продолжала: – Пить вино с одними крабами?

Сюда бы жареную утку!

– Уж поздно! Какая теперь утка? – сказала Юэнян.

Пинъэр зарделась от стыда.[519]

Да,

Чтоб смысла избежать двойного,Обдумывай любое слово.

Простодушная Юэнян и не подозревала, на что намекала Цзиньлянь.

Однако не будем больше говорить, как они лакомились крабами, а расскажем пока о Пинъане.

После пыток Пинъань выбежал на двор и, потирая избитые ноги, пошел к себе. Ему забинтовали кровоточащие пальцы.

– За что тебя, брат, так батюшка избил? – наперебой спрашивали его подошедшие к нему Бэнь Дичуань и Лайсин.

– А я откуда знаю?! – отвечал со слезами на глазах Пинъань.

– За то, что Бай Лайцяна пустил, – сказал Лайсин.

– Да ты ж сам видал, – говорил Пинъань, – как я его задерживал. Нет, говорю, батюшки, а он, знай, лезет. Подошли к зале, спрашиваю, что вам, дядя? Батюшка, говорю, за городом на проводах, а когда вернется – неизвестно. Не дождаться, мол, вам. А он отвечает, подожду, и, ничего не слушая, усаживается, а тут батюшка показался, они и встретились. Он, оказывается, зашел просто повидаться. Выпил чай и сидит. Тут господин Ся прибыл. Он вышел, отсиделся во флигеле и опять не уходит. Пришлось батюшке его к столу приглашать. Другой бы со стыда сгорел, посидел немножко – и домой, а этот своего все же дождался – наелся, напился и только тогда стал собираться, а мне за него вон как попало. Батюшка упрекал, у ворот, мол, не стою, всех пропускаю. Да разве я его пускал?! Просто не удалось мне с ним справиться. Попробуй его удержи, когда он прет со всей силой. Вот мне и досталось за него. Чтоб его Небо покарало, проклятого! Выроди он, сукин сын, сыновей-разбойников, дочерей-поблядушек! Чтоб тебе здешний кусок впрок не пошел – хребет переломил!