Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

Войку отдал приказ. И малая рать его, повернув коней, мгновенно взлетела на небольшую, но крутую горку, уже примеченную им близ расселины, где случилась неравная схватка. Вершину поросшей низким вереском возвышенности, словно каменный венец, окружали зубчатые выступы подземных скал. Оказавшись в этой природной крепостце, небольшой отряд быстро спешился и приготовился к отпору, нацелив на противника копья, стрелы и самой судьбой посланные аркебузы.

От четы, затаившейся в засаде, подскакал карьером всадник, вздыбил коня.

— Эй, вы! — крикнул он. — Вельможный пан Ионашку Карабэц приказывает старшему среди вас прибыть к его высокой милости для разговора! Боярин сохранит ему за то жизнь!

— Спасибо вашему пану! — насмешливо отвечал сотник Чербул. — Пусть выезжает и он, встретимся на полпути!

Всадник помчался к своим, но тут же возвратился.

— Скажите, кто вы есть! Вельможный пан боярин не сделает шагу навстречу безвестному быдляку![51]

— Государевы люди! Сотник Войку Чербул с товарищами! — был ответ.

Посланный отвез хозяину эту весть. И от враждебной четы отделились двое воинов, медленно направившихся к нашим путникам. Войку с Изаром также неторопливо двинулись им навстречу.

Боярин Карабэц, одетый по-польски и шитый золотом парчовый жупан, в горностаевой накидке на широких плечах и куньей воинской шапке-гуджумане, ловко сидел в золоченом седле, держа в сильных руках поводья, украшенные золотыми бляшками. Богатая сабля с резной золотой рукоятью висела у пояса, стальной буздуган с узорной насечкой — у луки седла. Жестокое, умное лицо боярина было чисто выбрито, в свисавших по польской моде усах серебрилась легкая проседь.

— Сотник Войку Чербул, — промолвил боярин, — твое имя известно в наших местах. Зачем же ты, пане сотник, чтобы разговаривать с нами, привел своего холопа?

— Десятник Изар не холоп и никому, кроме князя, не слуга, — сдержанно ответил Войку, — за честь его ручаюсь перед кем угодно. Дозволь, однако, спросить, зачем твоя милость привела турка?

Товарищ боярина, действительно, удивлял почти мусульманским нарядом: шитой золотой безрукавкой под шелковым плащом, алыми атласными шальварами. На голове его красовалась белая, хитро закрученная чалма, на боку висел ятаган. Только густые кудри, выбивавшиеся из-под туго свернутого шелка, говорили о том, что этот человек не во всем соблюдает заветы пророка,[52] что на нем просто шутовской наряд.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся боярин. — Сотник принял тебя за османа, пане Гырбовэц! Сколько раз говорил я тебе — носи на виду честный крест!

— Слугам воеводы Штефана со страху всюду мерещатся турки, — по-польски молвил тот, выпятив губу.

— Не смей трогать имя государя, — положив руку на саблю, сказал Войку на том же языке, — кем бы ни был ты, турком или ляхом. Может быть, — обратился он вновь к боярину, — его милость вельможный пан Ионашку для разговора со мной привел своего локко?[53]

Теперь схватился за оружие Гырбовэц. Боярин примирительно поднял руку.

— Прежде кончим разговаривать, панове, — сказал Карабэц, — потом можно и за сабли. Мы пришли, сотник, чтобы спросить тебя: что ты делаешь на нашей земле?

— Мне не ведомо, — ответил Чербул, — как пролегают межи и готары маетков в Кымпулунгском цинуте. Ведомо лишь, что до мадьярской границы здесь и всюду — государева земля. Еду же я по государеву делу в Семиградскую землю.

— Отчего же тропой? — с хитрецою спросил Карабэц. — Отчего не по шляху?

— На то у меня своя причина. О ней поведаю государю своему или богу. Тебе не скажу.

— А если заставлю? — жестко прищурился боярин.

— Что ж, твоя милость, попробуй, — ответил сотник.

— Добро. То дело твое. — В планы боярина пока не входило ссориться с господарем Штефаном из-за какого-то сотника. — Но ты напал на моих людей. Ты убил четырех. И я, здешний вотчинник, должен за то тебя судить.

— Два суда надо мною — государев да божий,[54] — твердо ответил Войку. — Выбирай, пане Ионашку, любой из них.

— Биться с тобою думному боярину не в честь, — свирепо ощерился Карабэц. — Не забывайся, сотник, не вышел чином, да и годами мне не ровня. Ты и так у меня в руках, и принудить тебя к ответу в моей воле. Держишь ты меж людей некоего немчина, душегуба и татя, шестерых моих холопов безвинно сгубившего. По какому праву держишь, не отдаешь, как заведено, мне, кому обиду он нанес?

— немцы от твоих людей только оборонялись, боярин, — возразил Войку. — Зачем напали они на иноземцев разбойным обычаем, государевым указам вопреки?

На лице Карабэца появилась глумливая усмешка.

— Не ведомо тебе, парень, гостеприимство пана Ионашку. У боярина Карабэца исстари так заведено — посылать на дорогу слуг, дабы приводили они путников на двор его, для отдыха и достойного угощения. Так было и на сей раз. Только не явили учтивости твои грубые немцы, стали по слугам моим верным из пищалей палить. Выдай мне, сотник, немчина! И езжай с товарищами, куда держал прежде путь!

— К чему, пан-боярин, вести со мной недостойную игру? — спросил Войку. — Ведь знаешь ты, без сомнения, кто повинен в крови, на земле твоей пролитой. И коли не хочешь по правде — решай дело силой. А немчина не отдам. То мне не в честь, а значит, и государю, коему служу, бесчестье.

— Зачем слушаешь дерзости, пане-брате? — спросил Гырбовэц. — Свистни, и слуги твои сомнут наглеца и его лотров. И будет он висеть на суку, другим голодранцам в урок.

Боярин Карабэц, однако, не слушал приятеля. Карабэц обдумывал положение, ибо давал волю жестокости и алчности, лишь зная наперед, что это для него не опасно.

Ионашку Карабэц был одним из вождей боярской партии, считавшей, что против утеснений и неправд, чинимых господарем Штефаном великим панам, осталось одно только средство. И средство это — заставить Землю Молдавскую склонить голову перед султаном Мухаммедом, единственно способным поставить нового господаря, покорного во внешних делах Порте, а во внутренних — им, великим боярам и панам. Молдавские паны-туркофилы копили силы, плели нити заговоров, сносились с врагами, готовились к мятежам. Но время для того еще не настало. Штефановы враги с нетерпением ждали большого нашествия на Молдову, которое султан готовил еще с зимы. Пока же не следовало давать господарю повода обрушить на них свой страшный меч.

— Счастливая твоя звезда, государев сотник, — промолвил боярин после долгого молчания. — Ты сын капитана Тудора из Четатя Албэ, и это уберегло тебя сегодня от гнева моего. Пять лет назад капитан Боур спас мне жизнь в бою с татарами, так что я до сего дня оставался его должником.