Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

Княгиня Мария, со своей стороны, тоже пыталась по-своему повлиять на мужа. Она упрекала его в жестоком обращении на войне с христианами, особенно с православными мунтянами, старалась, как говорила, вернуть его ко господу и вере. Эти наивные потуги, однако, еще более отдаляли друг от друга двух венценосных супругов в Сучаве.

Было несколько дней, когда княгиня, казалось, воспряла духом, когда в ней пробудилась былая любовь. Это случилось после возвращения победоносного Штефанова войска из-под Высокого Моста. Даже на брата, храбро бившегося в том сражении, Мария, казалось, стала смотреть ласково: ведь к ней вернулись христовы воины, одолевшие ненавистных, богом проклятых агарян. Но случилось злое дело — гибель брата Исаака в Мангупе, за ним — осада турками родного гнезда. И Мария вновь отдалась отчаянию, неистовым, самоубийственным молитвам и постам.

Тогда и началась на женской половине сучавского дворца страшная, пугавшая даже его, неустрашимого воеводу Молдовы, безостановочная работа — шитье погребального покрова. Штефан с отчаянием чувствовал, что он не в силах этому воспрепятствовать. Князь входил к жене, возвращаясь с охоты, с пира или из поездки, — разгоряченный, веселый. Но, увидев покров, замолкал, мрачнел. И вскоре уходил. Княгиня, в душе — добрая женщина, тоже огорчалась. Но обратно не звала, хотя сознавала, что небо ее не похвалит за небрежение долгом супруги. Княгиня безропотно принимала свою судьбу: каждому — свое. Ему — заботиться о княжестве, ей — о месте в загробном мире, таком, откуда до кроткой божьей матери скоре дойдет ее молитва о нем, Штефане-воеводе. У княжьей казны, у княжьего дома все деньги отнимает война с неверными: у них нет денег, чтобы строить господу величественные храмы, пусть же будет хотя бы сделанный ее руками, достойный покров.

Теперь Штефан уже не любил Марию. Но жалел безмерно.

— Я не хулю брата, — промолвила наконец княгиня. — Господь запрещает мне роптать на того, кто теперь старший в семье, хотя старшинство его и куплено такой страшной ценой. Божья матерь не велит роптать на защитника сыновней веры. По брату скорблю: небо, верю, простит ему грехи, когда примет он вскоре мученическую смерть. — Глаза горели мрачным огнем под черным покрывалом, которое она не снимала больше с того дня, когда турки подошли к Мангупу. — Но зачем совершил он последний свой грех — сгубил племянницу?

— Он хотел ее спасти, моя государыня, — ласково напомнил Штефан. — Сотник Войку — сын славного воина, надежный и верный слуга. А любовь сильна, как смерть, так сказано и в писании…

— Хотел спасти ее жизнь, но сгубил душу, — с прежним ожесточением проговорила княгиня. — Дал ягнице в защитники волка. И что за защита — такой юнец! Глупец, не понимающий, на что дерзнул, посягнувший на сокровище, которое ему не под силу сберечь! Его ведь убьют! Она же станет игрушкой в руках какого-нибудь злодея! Это тебе хоть понятно, христолюбивый княже?

Штефан не отвечал. Он и сам думал о тех опасностях, которые неминуемо встретятся скромному сотнику Чербулу с его высокородной возлюбленной. Князь взирал на жену с тем невольным чувством вины, с которым он, воин и жизнелюбец, встречал ее сверкающий взор праведницы. Разве похож он, думал Штефан, на того живого бога на престоле, какими были полторы тысячи лет могущественные предки этой женщины, царствовавшие во граде святого Константина? В ее глазах он, наверно, более схож с крестьянином, обремененным большим хозяйством. Сам скачет беспрестанно от рубежа к рубежу, сам учит ратников, укрепляет твердыни, заботится о припасах: сам рядит и судит, сам отгоняет от готара грабителей-соседей. Простой мужик, даже не боярин: за тех более стараются управители.

— Не печалься, княгинюшка. — Воевода поднял тяжелый клубок золотой нити, положил его на свободное кресло рядом с женой. — Их догонят и привезут к тебе, для решения их судьбы. Не печалься, господь милостив; не изводи себя, не гневи бога! — добавил он, вставая, почти с мольбой.

По длинному крытому переходу Штефан прошел в домовую церковь княжеской семьи, встал перед аналоем. Слова молитвы привычно, полушепотом слетали с уст, не неволя мысли, прикованной к неотступным мирским заботам. Черноокая женщина, приехавшая четыре года назад из Крыма и ставшая его женой, ныне таяла на глазах; покров, который она шила, мог и вправду понадобиться вскорости. Была ли в том его, Штефанова, вина? Все ли он сделал, чтобы ее сберечь, было ли то в его силах? Более всего, наверно, княгиню подтачивали думы о близкой гибели родного Мангупа, ее семьи, оставшейся в Крыму, последнего из братьев, каким бы преступным он ни являлся. Что мог еще сделать для этой семьи, для этого рода воевода Земли Молдавской? Каким образом мог спасти последние капли крови Палеологов, таявшие во вселенских пожарах?

Скоро будет пять лет с тех пор, как великие бояре Молдовы уговорили его послать сватов в Крым, просить себе в жены наследницу царской славы Константинополя и Трапезунда. Он послушался; породнился с тем царским родом, женился на красавице. Но не обрел счастья, не возвеличился и в собственных глазах. Кровь Палеологов — к чему она была династии молдавских князей? Эта священная влага, думал теперь Штефан, требовалась только там, где на государя должны смотреть, как на самого всевышнего, — в великой державе, владелице необъятных земель. Малой стране нужен другой властитель — храбрый воин, искусный воевода и добрый хозяин, но — человек. Ибо нельзя оставаться таковым и быть в то же время богом. Кесарь-бог в своих дворцах — как Саваоф-господь в небе; на землю он не нисходит, земные дела за него вершат вельможные слуги, которых вокруг вселенских престолов всегда множество. А малого княжества владетель все должен делать сам; он беден, слуг у него мало, а умных — особенно. Да и легче выглядеть богом в огромной империи, сокрытым за стенами великих палат от глаз неисчислимых толп твоих подданных, чем в маленькой столице со скромным двором, где каждый простолюдин видит, как ты сходишь с крыльца, чтобы сесть на коня. Здесь поневоле надо по-другому: каждому доброму подданному быть другом, а всем — отцом, хозяином, защитником. Кровь Палеологов, в любом роду — как помазание на империю; блеск всемирного владычества, от нее исходящий, господарю малого княжества не больно к лицу, а порой — помеха.

Среди этих мыслей Штефан-воевода не заметил, как в часовню неслышно вошли и преклонили колена две хрупкие тени. Повернувшись к выходу, князь увидел истово молившихся перед образами мунтянских пленниц. Княгиня Мария, когда воевода проходил мимо, еще ниже опустила склоненную голову. Но Мария-Влахица подняла на мгновение глаза, и пристальный, сияющий взор княжны опять поразил его. Нечаянные, безмолвные встречи с этой девушкой для Штефана были как луч надежды в мрачном царстве, в которое превратилась теперь женская половина его дома, в погребальном полумраке княгининых покоев.