Незабываемые дни - Михаил Лыньков

— Пусти, проклятый!

И когда часовой, взбешенный ее упрямством, больно ударил ее прикладом автомата, она забыла обо всем на свете и подвластная только одному желанию — во что бы то ни стало пройти — бросилась на часового. Не умела Любка орудовать ножом, не было в ее руках необходимой сноровки. Нож скользнул в пальцах, только распоров рукав у часового и слегка задев его руку. Часовой боялся ножа. Он судорожно отпрянул назад к двери и с перепугу выпустил длинную очередь из автомата. Любка словно споткнулась и упала на заснеженные ступеньки освещенного крыльца. Платок сполз на шею, и ветер шевелил огненные пряди волос — на белом снегу словно вспыхнуло пламя. Но оно угасало, никло. Мокрые хлопья снега запутались в волосах, таяли, волосы потемнели.

Всполошенные автоматной очередью, на крыльцо выбежали Вейс, Кох и другие офицеры. Кох узнал платок, резко рванулся к часовому, схватившись за кобуру.

— Это диверсантка, господин лейтенант! — испуганно сказал часовой, показав распоротый рукав и окровавленную руку.

Кох увидел нож, лежавший на крыльце. Этот нож был ему очень знаком. Он протянул было руку, чтобы поднять его, но раздумал и молча отошел назад.

— Та-а-ак… — неопределенно процедил Вейс. Он хотел еще добавить свое неизменное «чудесно», но, взглянув на Коха, замолчал. Все вернулись в комендатуру — кончать прерванное совещание.

14

Вечерело, когда Заслонов проходил мимо водокачки. Однообразно шумела вода, стекая по оледеневшей стене и замерзая внизу. Огромная наледь росла около водокачки и тянулась до самых рельсов. Ледяные наплывы переползали через рельсы запасного пути, на котором стоял уже несколько дней груженый эшелон. А вода бурлила и шумела в пробоине бака, тихо журчала, стекая по кирпичной стене, слегка дымилась паром. Мороз крепчал. Ветер совсем улегся, в темном вечернем небе зажглись первые звезды. «Неплохо…» — подумал Заслонов.

Из депо он позвонил на водонапорную станцию.

— Качаю! — услышал в трубке приглушенный голос Воробья.

— Был приказ? — спросил Заслонов, хотя хорошо знал, что такой приказ был.

— Господин Штрипке приказал, — официально ответил Воробей.

— Что ж, выполняйте приказ.

В контору вошел Штрипке. Он только что вернулся с совещания, происходившего в комендатуре, был молчалив, шмыгал носом, нервно похаживал по комнате. Наконец, не выдержал, заговорил:

— Это, знаете ли, господин инженер, никуда не годится.

— Я не понимаю вас, господин Штрипке.

— Да я ж говорю о нашем депо.

— А что случилось?

Кажется, ничего и не случилось, но завидного у нас мало. Вы только подумайте: паровозы один за другим выбывают из строя. То их взрывают в пути, то они просто так останавливаются на перегоне и только закупоривают участок.

— Вы не интересовались, почему они останавливаются?

— Конечно, интересовался. Замерзают. Причем так замерзают, что вся смазочная система навсегда выбывает, лопается, крошится каждая трубка, особенно в маслопроводе.

— Это неизбежные аварии, господин Штрипке.

— Почему вы думаете, что они неизбежны?

— Зима, господин Штрипке. Суровая русская зима!

— Но ведь русские паровозы ходили, несмотря на суровую зиму.

— Вы правы, господин Штрипке: русские паровозы не замерзали, так как они несколько иной конструкции, специально приспособленной для работы в зимних условиях, в сильные морозы.

— Это очень плохо, господин инженер. Мы, выходит, можем надеяться только на господа бога, чтобы он смягчил морозы.

— Зачем же на господа бога? Надо переконструировать систему ваших паровозов, и они будут ходить как миленькие… — не то в шутку, не то всерьез сказал Заслонов.

— О да-да, — согласился сперва Штрипке, но тут же спохватился: — У вас правильная мысль, однако не совсем реальная. У нас идет война и, что говорить, — мы ж люди свои — тяжелая война. Эти ваши русские нам дорого обходятся. У нас сейчас нет времени заниматься переоборудованием паровозов. Это нереально. У нас на службе весь паровозный парк Европы, — разве его можно переконструировать в короткое время? Одно, на что мы можем надеяться, — это захватить как можно больше паровозов у русских. А для этого необходима крупная победа… окончательная победа. А для победы нужно, — снизил он голос до шепота, — чтобы паровозы ходили, не замерзали, не взрывались, чтобы каждый паровоз, который мы с вами выпускаем из депо, водил, водил наши эшелоны. Но это… это заколдованный круг, господин инженер. Мы должны из него вырваться! — с отчаянием в голосе закончил Штрипке.

— А вы не отчаивайтесь, господин шеф. У вас такие завоевания. Вся Европа, можно сказать, у ваших ног.

— О да-да! — самодовольно поддакнул Штрипке и весь напыжился, как петух.

И обмяк, отошел, расправляя жесткий воротник, словно вытягивая из него посиневший подбородок, массируя его сухими, костлявыми пальцами.

— Про завоевания вы говорите очень правильно. Но… видите… ну, мы свои люди, — ваши проклятые русские стали нам поперек горла: они все еще держатся. Конечно, мы одолеем их, Должны одолеть.

Штрипке говорил мечтательно. Даже зажмуривался. Гудок паровоза вывел его из этих надзвездных сфер. Вернувшись к действительности, он, как всегда, засуетился, заволновался, несколько раз помянул «шволячей», поднявших целый тарарам за дверью конторы.

Оттуда доносились шум, выкрики. Слышны были возбужденные голоса, споры, брань.

— Что такое? — испуганно спросил Штрипке, любивший спокойную и тихую работу и очень боявшийся всяких эксцессов.

В это мгновение дверь широко распахнулась и в контору вбежало несколько рабочих. Штрипке со страху отступил на несколько шагов, не ожидая ничего хорошего от этих возбужденных людей, которые беспорядочно что-то выкрикивали, перебивая друг друга.

— Что случилось? — спокойно спросил Заслонов.

— Поймали! Попался гад, не вывернется!

— Кого поймали?

— Пан Штрипке, пан Заслонов, мы диверсанта поймали!

— О-о! — только и мог вымолвить Штрипке, у которого, наконец, откатился от горла тот давящий комок, который всегда душил его, когда почтенный шеф слышал возбужденные голоса.

— Где же он?

— Ведут! Того самого, который подкладывал бомбы на паровозы!

У Штрипке мурашки поползли по спине от страха и от радости — это же такое событие!

— Скорее, господин Заслонов, пойдем туда! — и Штрипке чуть ли не бегом бросился к месту происшествия.

В депо было немного народу. Все толпились за воротами. Невдалеке от угольного склада шумела толпа. Среди деповских рабочих видно было и несколько немецких солдат, которые прибежали сюда на шум.

— Почему его не ведут? — спросил на ходу Штрипке. — Он уже не может ходить, его подбили.

— Это хорошо! Злодея всегда постигает заслуженная кара!

— Он уже получил ее, пан Штрипке!

— Так и должно быть!

Увидев инженеров, люди расступились. Прямо на снегу лежал скрючившийся в неудобной позе человек. Он еще дышал, с трудом шевелил белесой ресницей, чуть приоткрывая глаз. Другой был затянут кровавой опухолью. Все лицо было избито до неузнаваемости. Под головой расплывалось багровое пятно.

— Вот он, наш враг, под расстрел, гад, подвести хотел, до чего додумался только! Видите, господин начальник, какие гостинцы готовил он немецким эшелонам. Это он взрывал паровозы, которые мы, не щадя сил и здоровья, ремонтируем. Где это видно: ты работай, а он всю твою работу портит да еще твою голову под топор подставляет!

Люди шумели, суетились.

Штрипке смотрел на человека, лежавшего на окровавленном снегу. Видно, ему уже не суждено было подняться. Все реже и реже шевелилась ресница, и хотя избитый порой будто глядел на окружающих, но он уже никого не видел и не слышал. Штрипке узнал его. Смутная догадка на миг мелькнула в его голове. Штрипке пришел в неописуемую ярость:

— Шволячи, случилась ошибка. Ведь это Сацук!

— Правильно, господин начальник, это Сацук! И поглядите, что этот Сацук готовил для наших паровозов, которые мы ремонтируем под вашим руководством.

Какой-то рабочий вынул из кармана у Сацука две угольные мины и поднес их Штрипке. Тот трусливо отодвинулся:

— Не надо ближе, не надо, я и так вижу!

И, отступив шага на три, Штрипке сразу изменил позицию:

— О, то есть большой шволяч, этот Сацук!

— Гад, которому нет равных на свете! — подтвердил кто-то из рабочих.

— Его надо расстрелять!

— Его повесить мало, господин начальник!

— О да-да!

Неизвестно, чем бы кончилась вся эта дискуссия, — в ней не принимал участия только Сацук, которого уже не волновали никакие земные интересы, — если бы не явились полицаи и гестаповцы во главе с Кохом. Прибыли и Вейс. Весь район депо оцепили. Рабочих допрашивали группами и поодиночке. Из их показаний видно было, что Сацука схватили около резервных паровозов, когда он пытался подложить туда четыре мины. Не все это видели, к тому же не каждый мог как следует рассказать, при каких обстоятельствах все это произошло. Более толковые показания дал Чмаруцька, — он первый заметил злонамеренные действия Сацука и задержал его.